Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мелкие капли дождя уже покрыли детское лицо. Ворон опустил голову вниз. Детские ножки все еще неуклюже сгибались на весу, а ручки с растопыренными толстыми пальчиками, словно у птенца, дергались вверх-вниз.

Птица гордо подняла голову и, будто бы не видя собравшихся, повторила.

– Пррроклинаю весь род ваш Ррромановский!

Вдруг раздался нечеловеческий смех. Злой, грубый хрип и предсмертный крик. Перед глазами промелькнула рассеченная надвое широкая волосатая грудь, последний, полный насмешки угасающий взгляд. А дальше – комната с низким потолком и тяжелыми глыбами камней, выступающими из стен. Тюрьма – это была ее тюрьма.

«Но, кто этот человек? – она открыла глаза и уставилась непонимающим взглядом на статую Богородицы. – Кто этот человек?»

Упершись коленями в острые углы мраморной ступеньки, и не замечая боли, одиннадцатилетняя девочка стояла так уже несколько минут. Ее полные слез глаза, наконец-то разглядели статую. Видение, наконец, отступило – эта страшная казнь, отвратительный мужчина, рассеченный надвое, темница. Она опять оказалась в плену у своих видений. И только сейчас заметила, что беспрерывно повторяет часть молитвы: «Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae». Она попыталась продолжить молитву, но перед глазами снова стали проноситься ужасающие видения – грубые мужские мозолистые ладони в шрамах бережно забирают маленького четырехлетнего мальчика из кроватки, одетого в нежно голубую шелковую ночную рубашку, расшитую тончайшими узорами. И снова мальчик спрашивает: «Мама, а куда они меня уносят?».

«Они хорошие, сынок», – отвечает ему девочка вслух, стоя на коленях у ног статуи Богородицы, а затем ее губы продолжили шептать: «Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae».

– Мама, во что мы с ними будем играть?

– В богатырей и птичек, – отвечает вместо нее палач.

– Укутай его, – приказывает второй мужской голос.

Мальчика заворачивают в теплый тулуп и уносят. Навсегда. По холодным улицам далекого чужого города. К лобному месту. К виселице.

– Невинная душа!

– Да, такое послушание только Богом может быть даровано. Должна же среди этих Мнишеков быть хотя бы одна чистая душа!

Два женских голоса снова вернули девочку в реальность. Знатные пани, проходя мимо после причащения, обратили внимание на Марианну, в слезах молившуюся Богородице, и заодно решили еще раз высказать свое отношение к этому дому и его хозяевам.

Марианна подняла голову и, увидев перед собой каменную статую, прикрыла глаза белыми нежными ладонями. Один вопрос не давал ей покоя уже несколько месяцев – все то время, когда ее преследуют страшные видения. Она понимала, что как-то связана с этим окровавленным мужчиной и казненным ребенком, с тюремной камерой.

«Разве это мое будущее? Моя судьба? Или просто знак свыше? – опять спросила она себя. – Орган молчит. Служба закончилась».

Марианна наконец-то обратила внимание на тишину в храме, оглянулась и увидела, что гости и свита степенно выходят из костела вслед за отцом и матерью – паном Ежи и панной Ядвигой. И только последние шляхтичи из бедных родов, склонив голову и прижав сабли к бокам, медленно направлялись к ксендзу, чтобы совершить причастие.

Их шаги гулко отдавались в просторном храме. Марианна, еще не вполне понимая, что происходит, скользила взглядом по мраморным плитам, стенам, по картинам из жизни святых, цветным витражам и многочисленными скульптурами. На секунду она остановила взгляд на большом образе Спасителя, висевшего над алтарем костела. Это распятие стояло над прекрасным и изысканнейшим престолом, работы итальянских мастеров. Точно такой же Ежи Мнишек видел в одном из храмов Кенигсберга, когда обучался в университете. На боковом верхнем ярусе храма виднелись трубы органа – предмета особой гордости ее отца. Инструмент был сделан немецкими придворными мастерами по специальному заказу воеводы. Под самым же куполом, на расписанных маслом стенах она наконец разглядела знакомые с детства изображения Рождества Девы Марии, Введения Марии во Храм, Обручение со св. Иосифом, Рождество Христово и другие евангельские сцены. Между этими работами итальянских мастеров, на грубых камнях, были высечены герб Самборов и гербы архиепископов, правивших местной епархией.

Знакомая обстановка успокоила Марину, она продолжила рассматривать храм, вглядываясь в ниши, где были установлены скульптуры ветхозаветных пророков Даниила, Иеремии, Давида, Ионы, Иезекииля, Исайи… А через некоторое время, уже почти забыв о пережитом, она опять взглянула на причащавшихся. Кто-то из гостей дома, вкусив святых даров, не обращая внимания на окружающих, погруженный в собственные мысли, прошел мимо нее. Она смотрела на то, как пастор вкладывал в рот причащающимся белоснежные гостии – плоские хлебцы из пресного теста. Вспомнила, как в детстве любила наблюдать за монахами, которые смешивали муку с водой в больших чанах, а потом раскладывали тесто в специальные формы с рельефными изображениями распятия, агнца и других символов.

«Неужели это все случится со мной? – девочка вдруг вспомнила про свои видения, и ужасаясь от собственных мыслей ответила себе: – А с кем же еще? Если привиделось мне, с кем еще такое должно произойти? Но почему? Я не хочу! Я не буду! Я клянусь! Клянусь, что этого не случится никогда!»

– Пани Марианна… – донесся сзади настойчивый шепот.

Она повернулась, и увидела склонившееся над ней, обеспокоенное лицо своей любимой няни – Евы.

Ева внимательно посмотрела на девочку. Круглое заплаканное личико, с огромными карими глазами, длинные ресницы и пухлые губы.

– Бедная девочка! – прошептала она. – Ты опять плакала…

Ева достала из кармана платок и собралась вытереть щеки своей воспитанницы, но Марианна уже пришла в себя, медленно встала, гордо подняла голову, быстрыми и незаметными движениями вытерла глаза и щеки своим платком, еще раз перекрестилась и быстро пошла к выходу из храма, так и не причастившись. Пожилая няня даже не успела напомнить ей о причастии.

Огромные своды костела и разноцветный свет, проникающий сквозь витражи, наконец-то полностью вернули ее в реальность.

«О, Боже! Я не хочу покидать эти места! Клянусь, я сама устрою свою судьбу так, чтобы никогда в жизни не было всех этих ужасов», – думала она.

Возможно, не забудь Марианна причаститься, и не состоялась бы странная встреча, которая изменила всю ее жизнь. Но сейчас бойкая девочка, разглядывая с младенчества знакомое убранство костела, твердыми шагами направлялась к выходу и думала о доме, о родителях и о том, что ее отец, один из самых влиятельных воевод в Речи Посполитой, никогда не даст ее в обиду.

– Все мы знаем свою судьбу до самого последнего мгновения! Но лишь тот, кто сможет ее изменить, проложит себе два пути – к доброй или злой славе.

«Какие гадкие звуки», – Марианна даже поежилась от скрипучего высокого и сиплого голоса.

– Что вы себе позволяете, отец Паулюс? – подоспевшая Ева нежно взяла Марианну за локоть и подтолкнула ее, чтобы увести прочь от неожиданно оказавшегося рядом с девочкой, как будто возникшего из густого насыщенного ароматом свечей и духов воздуха, карлика в рясе.

Но Марианна, словно завороженная, стояла и смотрела на маленького, поджарого монаха-бернардинца, в рясе, покрывающей его тщедушное стареющее тельце. А он, не моргая, словно вцепился в нее своим строгим, испытывающим, хитрым взглядом человека, не прощающего ошибок. Что-то было зловещее в этих воспаленных, проницательных, слегка раскосых карих глазах.

Марианне до того времени не представлялась возможность внимательно рассмотреть Паулюса, хотя тот и обучал наукам ее старших сестер. Но, несмотря на то, что монах почти каждый день бывал в замке, ему всегда удавалось уклоняться от встреч с ней. Она опустила взгляд на слегка выступающие острые скулы и увидела, пожалуй, слишком большой для такого маленького лица орлиный нос, тянувшийся к тонкой нитке потрескавшихся губ.

Монах улыбнулся, и по всему его лицу разошлись длинные глубокие морщины – от носа к подбородку, от глаз к вискам и одна, словно, перерезающая лоб на две равные половины – от переносицы – вверх.

2
{"b":"219858","o":1}