Джонни пожал протянутую руку. Зайдя в вагон и заняв свое место, он носовым платком стер с ладони последнее соприкосновение с тюремной жизнью.

Прибыв днем на «Паддингтон»[23], он увидел своего слугу с маленьким вислоухим фокстерьером на натянутом, как струна, поводке. Пес начал радостно повизгивать задолго до того, как Джонни увидел встречающих. Еще секунда, и вот уже собака барахтается в руках хозяина и лижет его лицо, уши, волосы, скуля от счастья. Когда Джонни опустил собаку на платформу, в его глазах стояли слезы.

– Вам пришло много писем, сэр. Будете обедать дома?

Неподражаемый Паркер был настолько сдержан, что можно было подумать, будто он встречает хозяина после вояжа в Монте-Карло.

– Да, пообедаю дома, – сказал Джонни и сел в такси, которое нанял Паркер. Спот запрыгнул за ним.

– Вы без багажа, сэр? – с серьезным видом спросил Паркер.

– Без багажа, – так же серьезно ответил Джонни. – Садитесь рядом со мной, Паркер.

Слуга заколебался.

– Это было бы слишком большой вольностью, сэр, – сказал он.

– Не такой уж большой по сравнению с теми вольностями, которые я терпел последние год и девять месяцев, – ответил Джонни.

Когда автомобиль выехал на унылую Чепел-стрит, осмелевший Паркер поинтересовался:

– Надеюсь, вы не слишком плохо провели время, сэр?

Джонни рассмеялся.

– Не скажу, что это было приятное местечко, Паркер. Тюрьмы редко такими бывают.

– Вы правы, сэр, – согласился Паркер и зачем-то добавил: – Я никогда не бывал в тюрьмах, сэр.

Квартира Джонни находилась на Куинс-гейт. При виде спокойной роскоши своего кабинета у Джонни сдавило в груди.

– Дурак! – вслух обозвал он себя.

– Да, сэр, – Паркер пристыженно опустил голову.

В тот вечер множество людей тайком наведалось в квартиру на Куинс-гейт, и Джонни, после того как принял первого из них, вызвал Паркера в свою маленькую столовую.

– Паркер, мне сказали, что пока меня не было, посещение кинотеатров стало обычным делом даже для солидных господ.

– Я и сам люблю кино, сэр, – признался слуга.

– В таком случае, сходите и поищите сеанс, который заканчивается не раньше одиннадцати, – сказал Джонни.

– В имеете в виду, сэр…

– Я имею в виду, что сегодня вечером я хочу побыть один.

Лицо Паркера вытянулось, но он был хорошим слугой.

– Хорошо, сэр, – сказал он и вышел из комнаты, охваченный горькими думами о том, что за неблаговидные планы вынашивает его хозяин.

Последний гость ушел в половине одиннадцатого.

– С Питером я повидаюсь завтра, – сказал Джонни, швырнув окурок сигареты в камин. – Так вы ничего не знаете об этой свадьбе? Когда она должна состояться?

– Нет, капитан. Я и с Питером едва знаком.

– Кто жених?

– Судя по всему, какая-то шишка… Питер не дурак, он не станет за кого попало дочь отдавать. Я слышал, это какой-то майор канадской армии и очень хороший человек. Питеру проще окучить простофилю, чем кому другому прихлопнуть муху.

– Питер никогда таким не занимался, – категорическим тоном возразил Джонни Грей.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой его собеседник. – Простофили рождаются каждую минуту.

– Да, но им еще нужно время, чтобы вырасти. Да и женщины не дремлют, первыми снимают урожай, – улыбнулся Джонни.

Вернувшийся в четверть двенадцатого Паркер застал хозяина перед камином, забитым остатками сожженных бумаг.

На следующий день Джонни добрался до Хоршема чуть позже полудня, и никто из тех, кто видел атлетически сложенного молодого человека, идущего уверенной походкой по главной хоршемской дороге, не мог предположить, что еще каких-то два дня назад он носил арестантскую робу.

Сюда его привело желание в последний раз попытаться отбить у судьбы свое счастье. Чем это закончится, какие доводы он будет приводить – об этом Джонни не задумывался. Для него существовал и имел смысл лишь один довод, но его-то как раз пустить в ход было никак нельзя.

Свернув на Даун-стрит, он увидел два стоящих друг за другом огромных лимузина, и подумал, что за светская встреча может происходить в доме, в который он направлялся.

Мейнор-Хилл стоял чуть в стороне от соседних домов. Это было основательное краснокирпичное здание, стены которого оживлялись вьющимся ломоносом. Джонни не стал входить через парадную, а вместо этого пошел по дорожке, которая, как он знал, вела к большой лужайке за домом, где Питер любит в это время дня погреться на солнышке.

Выйдя на открытое пространство, Джонни остановился. Он увидел опрятную горничную, разговаривающую с пожилым мужчиной, одетым в ливрею дворецкого. Тот стоял, опустив морщинистое лицо, и, судя по сведенным бровям и поджатым губам, очень внимательно прислушивался, хотя она кричала так, что ее вопли услышал бы, наверное, и глухой.

– Я не знаю, в каких домах вы работали и каким людям служили, но если я еще раз застану вас в своей комнате роющимся в моих вещах, я немедленно сообщу об этом мистеру Кейну. Я этого терпеть не намерена, мистер Форд!

– Да, мисс, – хриплым голосом произнес дворецкий.

Джонни знал, что хрипота эта была вызвана не раскаянием или какими-либо другими чувствами. Барни Форд хрипел с детства. Может быть, даже лежа в колыбели, он уже голосил с хрипотцой.

– Если бы вы были вором и хотели что-то украсть, это еще можно было бы понять, – продолжала кипятиться девушка. – Но вас здесь считают уважаемым человеком! Я не стану терпеть всей этой тайной возни и низкого любопытства! Запомните это! Не стану!

– Да, мисс, – прохрипел Барни.

Джонни Грей наблюдал за этой сценой в недоумении. Барни он знал прекрасно. Этот бывший заключенный, бывший вор-домушник и бывший профессиональный боксер сошел с кривой дорожки в то же время, когда и Питер Кейн посчитал для себя целесообразным отказаться от своего опасного ремесла. Его темное прошлое до некоторой степени, можно сказать, искупилось преданностью человеку, чей хлеб он ел и перед которым делал вид, что служит ему, хотя вряд ли когда-либо худший слуга надевал ливрею дворецкого.

Девушка не была лишена привлекательности: золотистые волосы, прямая и гибкая фигура. Сейчас она сердилась, поэтому лицо у нее раскраснелось, а темные глаза горели. То, что Барни порой испытывал нездоровый интерес к чужим вещам, было вполне объяснимо – давало о себе знать его прошлое, до морального перерождения. Другие слуги уже получали расчет за подобное, но как ни ругался Питер, как ни грозил дворецкому изгнанием из дома, изменить характер старика ему не удавалось.

Так и не заметив Джонни, девушка развернулась и умчалась в дом. Барни проводил ее взглядом.

– И чем это ты так ее разозлил, Барни? – произнес Джон, подойдя к дворецкому сзади. Барни Форд резко развернулся и уставился на неожиданно появившегося слушателя. В следующую секунду брови его взметнулись вверх.

– Боже правый, Джонни! Ты когда вернулся из колледжа?

Джонни негромко рассмеялся.

– Срок закончился вчера, – сказал он. – Как дела у Питера?

Прежде чем ответить, слуга смачно высморкался, не отрывая глаз от неожиданного гостя.

– Давно ты здесь? – наконец спросил он.

– Нет, услышал только конец вашей милой беседы, – немного удивившись, ответил Джонни. – Барни, ты так и не изменился! – Барни скорчил презрительную гримасу.

– Люди думают: бывший вор – всегда вор, – заметил он. – Да что она знает о жизни? Ты Питера еще не видел? Он в доме. Я доложу, что ты пришел. С ним все в порядке. Все пылинки сдувает со своей дочурки. По-моему, он готов целовать землю, на которую ступала ее прелестная ножка. Знаешь, ненормально как-то так детей своих любить. Я таким никогда не был, – он сокрушенно покачал головой. – Сейчас ведь как с детьми? Все сплошное сюсюканье, никакого тебе воспитания. Что такое хорошая порка, уже и не помнит никто. Хотя правильно люди говорят: «Розги пожалеешь – ребенка испортишь».