– И все же в нем есть кое-что любопытное, – заметил князь и протянул инструмент Фишеру, который взял его и внимательно осмотрел. – Секач мясника и был пущен по назначению.
– Несомненно, это и есть орудие убийства, – тихо произнес Фишер, согласно кивнув.
Брэйн, как завороженный, неотрывно смотрел на поблескивающее голубым лезвие топора. Глаза его возбужденно горели.
– Я вас не понимаю, – наконец произнес он. – На нем же нет… Нет никаких следов.
– Этим топором не была пролита кровь, – ответил Фишер. – И все же преступник воспользовался именно этим орудием. Он был совсем близко к своей цели, когда орудовал им.
– Как вас понимать?
– Когда он убивал, его рядом с жертвой не было, – пояснил Фишер. – Плох тот убийца, которому, чтобы убить, нужно обязательно находиться рядом с жертвой.
– Хватит говорить загадками, – сказал Брэйн. – Если хотите что-то посоветовать, потрудитесь выражаться яснее.
– Единственный совет, который я могу предложить, – задумчиво произнес Фишер, – нужно провести небольшое исследование местной топографии и архивных документов. Говорят, здесь когда-то жил некий мистер Приор, у которого где-то поблизости была ферма. Я думаю, кое-какие подробности быта покойного мистера Приора могут пролить свет на эту страшную историю.
На это Брэйн, насмешливо хмыкнув, заметил:
– И чтобы отомстить за смерть моего друга, вы не можете предложить ничего более дельного, чем топографические исследования.
– Я бы первым делом узнал правду о дыре в стене.
Позже, на исходе ненастных сумерек, под сильным западным ветром, окончательно взломавшим лед на озере, Леонард Крейн уже который раз упорно обходил высокую стену, окружавшую этот небольшой лесок. Вперед его вела отчаянная надежда найти решение этой загадки, которая уже бросила на него тень и даже угрожала его свободе. Полицейские инспекторы, уже взявшие расследование в свои руки, не арестовали его, но Крейн знал, что, если только он попытается отдалиться от поместья, его тут же возьмут под стражу. Туманные намеки Хорна Фишера, хотя он и отказывался что-либо объяснять, растормошили артистическую натуру архитектора, заставив его мозг усиленно работать, и он принял решение во что бы то ни стало расшифровать этот иероглиф, подступаться к нему с любой стороны, хоть сверху вниз, пока он не раскроет свое истинное значение. Если к этому делу имеет отношение какая-то дыра в стене, он найдет эту дыру. Хотя, по правде говоря, до сих пор он не нашел не то что дыры, даже какой-нибудь мало-мальски заметной трещины в этом сооружении.
Профессиональные познания позволили ему определить, что вся каменная кладка стены относится к одному периоду времени и выполнена в едином стиле. Кроме ворот, не проливших никакого света на эту тайну, он не обнаружил ни единого места, где можно было бы что-то спрятать или через которое можно было бы пробраться на другую сторону. Идя по узкой тропинке между закругленной каменной стеной и уходящей на восток серой волной перистых деревьев, глядя на поднимающиеся отсветы невидимого заката, которые вспыхивают на гонимых бурей через все небо тучах и перемешиваются с первым голубоватым светом луны, медленно набирающей силу у него за спиной, Крейн почувствовал, что у него уже начинает идти кругом голова от бесконечного кружения вокруг этой не имеющей ни начала ни конца непреодолимой преграды. Разум его уже работал на грани безумия; он начал думать о четвертом измерении, которое само по себе является дырой, готовой поглотить все что угодно; о том, что в чувственном восприятии его открывается новое окно, через которое можно увидеть все под новым углом, в новом загадочном свете, еще не открытом наукой излучении, которое позволит ему увидеть тело Балмера, жуткое и светящееся, проплывающее в мертвенно-бледном ореоле над лесом и стеной. К тому же его настойчиво преследовал еще один намек Фишера, который казался не менее жутким, – его слова о том, что ко всему этому имеет какое-то отношение мистер Приор. Он даже видел что-то жутковатое в том, что этого человека всегда почтительно называли «мистер Приор». У него мурашки бегали по спине еще и оттого, что искать корни трагического происшествия ему придется в быту умершего много лет назад фермера. Вообще-то он уже выяснил, что попытки узнать что-либо о семье Приоров не принесли никаких результатов.
Луна набрала силу, ветер разогнал тучи и сам затих в судорожных порывах, когда Крейн снова вышел к искусственному озеру перед домом. Вообще, что-то неуловимое делало его искусственность очевидной, и все это место походило на классический ландшафт, по которому прошелся кистью Ватто[12]: палладийский фасад здания, пепельно-серый под бледным лунным светом, языческая обнаженная нимфа посреди пруда, отсвечивающая тем же серебром. К немалому удивлению Крейна, он заметил подле мраморного изваяния еще одну фигуру, сидящую почти так же неподвижно. Все тот же графитовый карандаш очертил наморщенный лоб и линии терпеливо напряженного лица Хорна Фишера, который все еще был в грубом костюме отшельника и, похоже, решил окончательно уподобиться своему образу. Как бы там ни было, он посмотрел на Леонарда Крейна и улыбнулся, будто именно его тут и дожидался.
– Послушайте, – сказал Крейн, встав напротив него. – Вы не могли бы рассказать мне хоть что-нибудь? Я имею в виду, об этом деле.
– Скоро мне придется рассказать о нем все и всем, – ответствовал Фишер. – Но у меня нет причин не поделиться с вами первым. Только сначала я хочу узнать: что на самом деле произошло, когда сегодня утром вы встретились с Балмером? Меч свой вы действительно выбросили, но вы не убили его.
– Я потому его и не убил, что выбросил меч, – ответил архитектор. – Я специально это сделал… Иначе не знаю, чем бы наша встреча могла закончиться. – Помолчав довольно долго, он продолжил спокойным голосом: – Покойный лорд Балмер был очень легкомысленным джентльменом. Необычайно легкомысленным. С теми, кто на него работал, он был очень общителен, и когда в доме проводились какие-нибудь праздники или развлечения, всегда звал в гости своего адвоката и архитектора. Но у него была и другая сторона, которая проявлялась, когда они пытались стать ему ровней. Когда я сказал ему, что мы с его сестрой обручились, произошло нечто такое, о чем я не могу, да и не хочу говорить. Мне это показалось какой-то бурей неудержимого безумства. Хотя я думаю, что на самом деле истина до боли проста. Есть такая штука – грубость джентльмена, и это самое отвратительное качество, которым бывают наделены люди.
– Я знаю, – произнес Фишер. – Вся тюдоровская знать в эпоху Возрождения была такой.
– Странно, что вы упомянули об этом, – продолжил Крейн, – потому что, когда мы разговаривали, у меня появилось такое ощущение, будто все мы повторяем какое-то событие из прошлого и что я – действительно какой-то лесной разбойник, которого поймали и привели на суд этого человека в красном наряде и с перьями в шапке, сошедшего со старинного фамильного портрета. Во всяком случае, он вел себя как хозяин, Бога не боялся, а человека в грош не ставил. Естественно, я не захотел перед ним преклоняться, а просто развернулся и ушел. Не знаю, может быть, я бы и убил его тогда, если б задержался еще хоть ненадолго.
– Да, – кивнул Фишер. – Предок его был хозяином, и сам он был хозяином. Конец истории. Все сходится.
– Что сходится?! – воскликнул его собеседник, неожиданно потеряв самообладание. – Я вообще ничего понять не могу. Вы посоветовали искать ответ в дыре в стене, но никаких дыр я там не нашел.
– А их там и нет, – спокойно отозвался Фишер. – В этом и заключается тайна. – Немного подумав, он добавил: – Разве что назвать это дырой в стене, окружающей весь мир. Знаете что, я, если хотите, расскажу вам, но, боюсь, для этого понадобится вступление. Вам придется понять одну из особенностей разума современного человека. Склонность, которой люди поддаются, не замечая этого. Тут недалеко, в деревне, или в пригороде, есть трактир с вывеской, на которой изображен святой Георгий с драконом. Предположим, я начну доказывать всем, что это – не более чем искаженное, образное изображение короля Георга[13] и драгуна. Множество людей поверит мне, даже не подумав в этом усомниться, и лишь потому, что такое толкование этого образа кажется им более прозаическим, а потому и больше похожим на истину. Мое толкование превращает нечто романтическое и легендарное в нечто современное и обыденное. И это каким-то образом придает всему рациональное звучание, хоть и противоречит здравому смыслу. Конечно же, найдутся и такие, кто вспомнит, что видел святого Георгия на старых итальянских картинах или читал о нем во французских балладах, но многие, очень многие ни о чем таком даже не задумаются. Мой скептицизм заставит их проглотить свой скептицизм. Современная интеллигенция не приемлет ничего, что основывается на авторитетном суждении, но она принимает на веру все, что лишено авторитета. Нечто подобное произошло и здесь.
