— Скверный выбор, — отчетливо разнесся над водой голос Родерика. — Я дам тебе еще один шанс, Эрвин.

Родерик не сделал ни единой попытки замедлить ход. Наоборот, он еще сильнее налег на весло, поворачивая свою лодку, шедшую чуть впереди, наперерез лодке пруссака. Теперь кронпринцу Эрвину предстояло сделать выбор: отвернуть, чтобы дать проход лодке Родерика, или протаранить ее.

Выбор в конце концов сделал Этторе. Тихонько ругаясь себе под нос, он своим носовым веслом, вопреки воле кронпринца, заставил лодку отвернуть. Грубые черты Эрвина исказились бешенством. Орудуя кормовым веслом, он попытался снова перегородить проход, сделанный маленьким графом, но лодка Родерика успела проскочить под восторженные крики Джулианы и Жоржа. Сам Родерик продолжал тихонько напевать, налегая на кормовое весло.

Однако яростный натиск пруссака развернул его лодку, в которой сидела Мара, против течения. Река подхватила ее и направила кормой вперед прямо к барже. Деревянное суденышко врезалось в борт и треснуло, как яичная скорлупа. Вода хлынула внутрь, и лодку стало затягивать под баржу. Фонарь зашипел и погас. Мара вскочила на ноги, вода уже доходила ей почти до колен. А в следующую секунду она рухнула головой в реку.

Холодно, холодно… У нее перехватило дух, плащ и тяжелые юбки превратились в удушающий саван, тянувший ее на дно. Она опускалась все ниже и ниже, медленно поворачиваясь, все ее тело онемело до самых костей. В легких появилось жжение, мозг с немым криком стряхнул оцепенение, и она, отталкиваясь ногами, стараясь высвободить руки от облепляющей их мокрой ткани, начала всплывать. Ее голова показалась над поверхностью, она, задыхаясь, глотнула воздух и открыла глаза. Оказалось, что ее протащило под дном баржи и она вынырнула с другой стороны.

Мара не умела плавать. Она могла несколько минут продержаться над водой, отчаянно брыкаясь и двигая руками, но понимала, что ее сил надолго не хватит, тем более что ее тянуло вниз отяжелевшее, намокшее платье. Она была живым обломком крушения, ее сносило течением. Остальных она не видела. Но понимала, что они остались где-то позади. Однако у нее не осталось сил, чтобы повернуть голову и посмотреть, да и не рассчитывала она на их помощь: ведь в первую очередь им предстояло вытащить кронпринца Эрвина и Этторе.

Впереди маячил мост. Столпившиеся на нем гости принца кричали от ужаса и выкликали имена участников гонки. Заметили ли они ее? С точностью Мара не могла бы сказать: было темно, а река была широка. Но поперечный контрфорс одной из арок моста был прямо перед ней и быстро приближался.

Ее с силой швырнуло о контрфорс. Боль в боку оглушила ее, но она все-таки сумела уцепиться за черный выступ. Онемевшие пальцы скользили по камню, поросшему водорослями. Ногти у нее ломались, пока она цеплялась за контрфорс, пытаясь подтянуться выше. Наконец она нащупала чистый камень и крепко ухватилась за него, откашливаясь и с мучительным хрипом переводя дух.

Мара понимала, что долго ей так не продержаться, намокшее платье тянуло вниз, течение сносило ее, пальцы потеряли чувствительность. Зато у нее появилось странное ощущение тепла в ногах, в ступнях, и она с ужасом поняла, что это значит. Она замерзала в ледяной воде. Под мостом было темно — гораздо темнее, чем на открытом пространстве. Еще минута-другая, и ее пальцы разожмутся, она соскользнет в еще более глубокую темноту. Но она продолжала упрямо цепляться за контрфорс, оттягивая неизбежное, прижимаясь щекой к скользкому камню и закрыв глаза.

Рядом с ней раздался всплеск. Веревка обвилась вокруг ее талии, сняв тяжесть с ее рук, но она все-таки не выпустила контрфорс.

— Обопрись на меня, — раздался у нее над ухом голос Родерика. Он обхватил ее рукой.

— Нет.

— Гордость или предубеждение? [10]Слушай меня внимательно, моя дорогая, слушай хорошенько. Нет ничего хуже смерти. Ничего на свете. А для меня, клянусь, нет ничего на свете хуже, чем потерять тебя, даже не узнав.

Они оба замерли в ледяной воде, прижавшись друг к другу онемевшими, бесчувственными от холода телами. Потом Родерик отодвинулся от нее и пронзительно свистнул.

Послышался плеск и скрип весел, к ним подплыла лодка. Крепкие, надежные объятия Родерика приняли на себя вес Мары, и она, со вздохом отказавшись от борьбы, выпустила контрфорс. Принц вытащил ее из воды, чьи-то сильные руки с грубоватой ловкостью подхватили ее и перенесли через планшир лодки. Маленькое суденышко закачалось, когда Родерик подтянулся на руках и перелез через борт. Их обоих, промокших насквозь и облепленных водорослями, положили на дно и укрыли плащом Родерика. Лука и Жак стали грести к берегу.

Карета уже стояла наготове, когда Родерик вынес Мару по ступенькам на набережную. У самой дверцы он остановился и повернулся к своим гостям. Они столпились вокруг, с жадным любопытством разглядывая мокрую парочку, восклицая, задавая вопросы. Тень усталости пополам с отвращением легла на лицо принца, когда он сказал:

— Вечер окончен. Вы можете идти.

Возвращение в карете в Дом Рутении показалось Маре бесконечно долгим. Она съежилась в своей мокрой одежде, вся дрожа и стискивая зубы от холода, стараясь не слишком сильно опираться на державшего ее Родерика. Ей казалось неправильным отнимать щедро отдаваемое им тепло для себя. Кроме того, было бы неправильно навязывать ему свою близость. Вряд ли ему эта близость была приятна. Она охотно поделилась бы с ним своим собственным скудным теплом, но Родерик в нем не нуждался. То ли он разогрелся, работая веслом, то ли сказывалось действие выпитого коньяка, но от него чуть ли не пар шел. Вода стекала по его золотистым волосам, которые он заправил назад пальцами, срывалась каплями с носа и подбородка. Он не обращал на это внимания.

— А к-как… Этторе и принц Эрвин? — спросила Мара.

— Едут следом с Михалом и Труди, которые их подобрали. Этторе всегда был словоохотлив и теперь рта не закрывает, а Эрвин молчит.

— Н-надеюсь, ты доволен.

Он удивленно взглянул на нее.

— А должен быть?

— Как птичка в мае, тра-ля-ля. Ты за-заставил кронпринца проявить свою слабость: стремление победить любой ценой.

— Но признай, если бы он не проявил слабость, если бы играл по правилам и дал моей команде справедливый и равный шанс, он сейчас мог бы диктовать свои условия как человек, способный принять поражение, но не подвергать опасности свою любимую и ее брата.

— Эт-то т-ты выставил там б-баржу?

— По-твоему, я такой черный интриган? Ты считаешь, я на это способен?

— П-пытаюсь понять.

Маре все труднее становилось сдерживать дрожь. Зубы, выбивая дробь, мешали ей говорить. Она крепче стиснула сплетенные на груди руки.

— Кого бы ты предпочла: человека, который пользуется счастливым случаем, или того, кто сам создает для себя счастливый случай?

— П-при чем тут мои предпочтения?

— Ты не забыла, что это я посадил тебя в лодку к Эрвину?

Мара взглянула на него, стараясь различить его лицо в полутьме, разгоняемой только светом наружного фонаря кареты.

— Двойная проверка? П-просвети меня: я вы-выдержала экзамен или провалилась?

— Я убежден, что ты не была в сговоре с Эрвином.

— А ты думал, что была?

— Вы с ним появились сразу друг за другом, — объяснил он извиняющимся тоном.

— Поверить не могу, что ты меня подозревал!

— Не можешь поверить?

Она не верила, но с тревожной ясностью видела, что, хотя он и улыбается, у него все еще есть сомнения.

— Я похожа на пруссачку? — спросила Мара.

— Нет, а теперь, когда я тебя как следует разозлил, ты даже не похожа на вытащенного из воды котенка.

Они въехали во двор Дома Рутении. Родерик вышел из кареты и помог ей выбраться. Но его шутливые слова не обманули Мару. Он не для того бросил ей косвенное обвинение, чтобы ее разозлить. Нет, дело было совсем не в этом.