Но не окликнула.

— Блин, курить охота, Карро обнимает Уллис за шею, смотрит просящим взглядом.

— Идите, я не буду, — отвечает Уллис, сжимает руку Карро, ободряюще улыбается Лиселотте, коротко кивает Анне X. и Анне К. — Не хочется. Мы с Йенной посидим. Вот, возьмите.

Уллис роется в кармане, достает мятую пачку и раздает сигареты.

— Это «Лаки страйк», сгодится? — спрашивает она.

Карро хватает всю пачку, бросает мрачный взгляд на Йенну, встает. Лиселотта берет ее под руку, Анна К. и Анна X. следуют за ними как тени.

Уллис шумно вздыхает и опускает голову на стол.

— Как она меня достала, — бормочет она, уткнувшись лбом в дерево.

— Карро? — сглатывает Йенна.

— Да, такая противная стала. Да и остальные тоже. Тебе не кажется?

Уллис поднимает голову и смотрит на Йенну: глаза густо обведены черным, рот красный, щеки и лоб скрыты толстым слоем тонального крема.

— Ну, я их не очень хорошо знаю, — говорит Йенна, думая о том, что пора, наверное, и ей начать красить губы.

Тушью она уже красится, совсем по чуть-чуть, примерно месяц. Может быть, стоит купить помаду. Или взять мамину.

— Да ну, знаешь ты их, ты с нами ходишь уже… — Уллис замолкает, проводит ногтем по царапине на столе.

Уллис-Сиськуллис просто жалеет тебя, она знает, что твоя мама умрет, ей кажется, что это круто.

— В общем, давно, — добавляет Уллис. — Я тебе точно говорю, ты их знаешь не хуже, чем я.

— Но вы с Карро вроде как лучшие подружки? — осторожно спрашивает Йенна, в ту же секунду чувствуя, что завидует, и еще беспокоясь насчет «лучших подружек» — не идиотское ли выражение? Может, это «yesterday»[11], как говорит Уллис, надменно отмахиваясь?

Уллис вздыхает.

— Короче, Карро всегда будет моей малышкой, — говорит она. — Но мы разные. Такие разные, ужас.

— Правда?

Йенна удивляется. Карро и Уллис — это же сладкая парочка. Карро и Уллис, Бэтмен и Робин, Тинтин и Милу, Толстый и Тонкий, Сюзанна и Йенна.

Нет. Только не Сюзанна и Йенна.

Теперь уже нет.

— Да, — кивает Уллис. — Правда.

Еще не раз и не два Йенна встречает Сакке в подъезде. У него есть особая причина стоять там без дела. Он ждет. Он надеется.

— Ты знаешь, что Сакке влюбился в Уллис, да? — бросает Сюзанна, прежде чем отправиться домой на каникулы в обнимку с огромной стопкой учебников.

Больше она ничего не говорит. Только эти слова.

Сакке влюбился в Уллис.

Сакке никогда не влюбится в Йенну.

Потому что он уже любит Уллис.

Йенне наплевать, ей больше нет дела. Сакке — это прошлое. Давнишняя история. Сакке — это «yesterday». Йенна знает, что это все ерунда, что есть другие парни, и вообще, она уже ловила на себе взгляды с тех пор, как пересела за другой стол в столовой, с тех пор, как другая рука стала брать ее под руку. Уллис утверждает, будто минимум двое говорили, что Йенна симпатичная. Йенна спрашивает, кто это, но Уллис только мотает головой и говорит, что Йенна сама увидит, сама заметит. Йенна идет домой, ждет и думает, стоит ли верить словам Уллис: как это вообще, она же никогда никому не нравилась? Никогда.

Неужели все, наконец, переменится?

Когда Йенна возвращается домой после торжественного окончания семестра, бабушка угощает ее тортом: хочет отметить конец занятий в школе. Ради этого дедушка даже пораньше ушел с работы.

— Я сегодня купила этот, как его, сиди, — бабушка кивает в сторону музыкального центра на кухонном столе.

— Какое слово выучила! — дразнит дедушка.

— Да, выучила, в отличие от тебя! — парирует бабушка. — Там была распродажа рождественской музыки, я и подумала — надо купить, завтра ведь будем печь!

Йенна слизывает взбитые сливки с вилки.

— Ты ведь хочешь печь рождественское печенье? — бабушка достает диск, как бы показывая, как бы уговаривая.

Absolute Christmas.

Absolute Not[12].

— Конечно, хочет! — дедушка хлопает Йенну по спине, так что та чуть не натыкается на вилку.

Йенна смотрит на них, оглядывается по сторонам. Видит рождественские украшения, расставленные бабушкой. Видит повешенные бабушкой праздничные занавески. Видит рождественские подсвечники, в которых бабушка аккуратно зажигает свечи с наступлением темноты. Видит блестящий разделочный стол, который бабушка всегда вытирает. Видит чистый пол. Видит новые растения в горшках. Видит торт. Видит бабушку, видит дедушку, видит вдруг и себя, словно со стороны.

Вот они сидят в кухне — пожилой мужчина, пожилая женщина и девочка-подросток. Самая обычная семья. Может быть, Йенна — поздний ребенок.

Самая обычная семья.

Новая семья.

— Конечно, будем печь, — говорит Йенна, не выдерживая пристального дедушкиного взгляда и собственного отражения в зеркальной поверхности компакт-диска, который бабушка все еще держит в руках.

Бабушка с облегчением вздыхает.

— Да, скорей бы уже!

«Кент» орет на самой большой громкости, заглушая звук телевизора и смех Бэ-Дэ. Йенна сидит за письменным столом и держит Книгу Сакке. Не открывает. Не хочет туда, внутрь. И даже собирается ее выбросить.

Йенна проводит пальцами по обложке, обводит рисунок ногтем. Достает из ящика ножницы, примеривается к листам, но передумывает: на столе горит свеча. Сжечь? Сжечь Книгу Сакке. Это так драматично, так эффектно — как в кино. Там все жгут вещи, от которых надо избавиться. А вдруг комната загорится? Бэ-Дэ ворвутся в комнату, начнут выяснять, что горит, — и тогда уж точно увидят книгу.

И Йенна умрет со стыда.

Она снова берет ножницы и уже собирается резать, как вдруг звонит телефон.

Это Уллис. Предлагает посмотреть фильм или чем-нибудь еще заняться.

Возвращаясь к письменному столу, Йенна знает, что нужно делать.

«Хранить и помнить — это очень важно».

Она идет в прихожую, надевает тапки и поднимается на чердак. Там Йенна прячет Книгу Сакке в пыльную коробку. Закрывает крышкой и бежит домой к Уллис.

Накануне Рождества мама возвращается домой. На время. Не насовсем, хотя Йенна надеялась.

Утром сочельника у мамы нет сил завтракать за столом.

Бабушка накрывает на троих и спрашивает, подать ли маме кофе в постель.

Но Йенна не хочет, чтобы мама завтракала одна. Рождество же все-таки!

Так что вскоре Йенна, бабушка, дедушка и хлебные крошки перемещаются к маме в кровать.

У мамы мало сил, но она смеется, снова и снова говорит, как хорошо быть дома, как приятно сбежать на время из больницы, как вкусно бабушка готовит, как чудесно быть в кругу семьи. На глаза то и дело наворачиваются слезы: что-то с воздухом не то, говорит мама. Йенна приносит носовые платки.

Когда начинаются рождественские мультфильмы, мама перебирается в гостиную: не опираясь на ходунки, а сидя в инвалидном кресле. Дедушка везет маму, с трудом преодолевая пороги.

— Уж мультики я не пропущу! — говорит мама, с таким металлом во взгляде усаживаясь в инвалидное кресло, что Йенна почти пугается.

К началу мультика про быка Фердинанда мама спит.

Когда сверчок Бенджамин заводит песню, мама вздрагивает и начинает говорить о занавесках и разноцветных пластиковых банках. Никто из сидящих на диване ничего не понимает. Они переглядываются, надеясь, что кто-нибудь ответит маме.

Йенне кажется, что она молчит тише всех.

— Господи, что я болтаю, — говорит вдруг мама, очнувшись, и смеется. — Я, кажется, разговаривала во сне.

Но мама разговаривает не только во сне. Когда наступает пора вручать подарки и Йенна собирается обнять и поблагодарить маму за малиновый плед (который мама наверняка подарила по совету бабушки, знавшей, что хочет Йенна), мама начинает говорить о неровных рамках, кругах и краях.