Интересно, если бы я могла ощутить свои эмоции, я бы тоже была горячей, красной и таскала на спине улей лжи и обид? Я не хочу лидерства! Плачет моя душа.

— Я хотела проверить, не упустили ли мы чего-то в его решетке, — говорит Марджери. — Я боюсь, что его клетка ненадежна.

— И я пришла за тем же.

— Великие умы… — Она натянуто улыбается. Ее пальцы сжаты на решетке, костяшки побелели.

Я не добавляю предложенного «мыслят одинаково», потому что это не так. Она жаждет власти. Я же стремлюсь к простоте. Из меня получилась бы хорошая жена рыбака, живущая в коттедже у моря с пятью детьми, собаками и кошками. Из нее вышел бы отличный Наполеон.

Мы настороженно друг друга разглядываем.

Он приходит к ней?

Он занимается с ней любовью?

Я не могу спросить, снится ли он ей, сны ли привели ее сюда в это холодное дождливое утро. Так это или нет, она не признается, зато потом расскажет всему аббатству о том, что сны вижу я, что я испорчена и меня нужно заменить.

Она использует против меня что угодно, только бы завладеть аббатством. В самой сердцевине моей кузины Марджери Аннабель Бин-МакЛафлин таится огромная сосущая жажда. Она жила в ней уже тогда, когда мы были еще детьми, играли вместе: Марджери ломала моим куклам ноги и воровала мои маленькие сокровища. Я никогда этого не понимала. Теперь я смотрю на ее побелевшие пальцы. Она так сжимает прутья решетки, пленившей его, словно пытается их задушить.

— Что думаешь?

Она облизывает нижнюю губу и выглядит так, словно готова заговорить, но вдруг осекается. Я жду, и миг спустя она произносит:

— Что, если Король Невидимых забрал Книгу? Я хочу сказать, забрал у Крууса, прежде чем заморозил его.

— Ты думаешь, такое возможно? — говорю я, словно это вполне логичный вопрос. Словно я не поняла сразу, что нас кормят одной и той же ложью.

Она смотрит на Крууса, затем снова на меня. Ее глаза как рекламные щиты, транслирующие все ее эмоции. Она смотрит на него с нежной, очень личной привязанностью. На меня она смотрит так, словно я ничего не способна понять — ни о ней, ни о нем, ни о мире вокруг.

«Ты не одаренная, — шипела она на меня, когда нам было по девять и она услышала, как ее родители хвалят меня за спасение семьи от предателя во времена бесконечных интриг, обманов и планов, из которых состояла наша жизнь. Мои родители часто брали меня на „деловые“ встречи в злачные места и внимательно наблюдали за тем, рядом с кем мне особенно неуютно. — Ты проклятая, испорченная, и никто никогда не полюбит тебя!»

Все прошедшие с тех пор годы я видела в ее глазах ту же злость. О да, он приходит к ней по ночам.

Я не только изменница — я дешевка. Я превращаю эту мысль в кирпич, строю из него стену вокруг сердца, скрепляю раствором и жду следующего кирпича. Он наткнется на эту стену, когда придет ко мне ночью. А мой Шон будет в постели рядом со мной.

Марджери пожимает плечами.

— Возможно, мы не знаем, что на самом деле произошло в ту ночь. Что, если король обманул нас?

— Зачем ему это делать? — спрашиваю я.

— Как я могу постичь глубину его мотивов?

Мне нужно знать, как далеко зашла ее испорченность.

— Ты думаешь, что мы должны отпустить Крууса?

Она, словно изумившись, вскидывает руку к груди.

— А ты думаешь, что мы можем? — В ее глазах появляется коварный блеск. — Ты знаешь как?

Она всегда была слабее меня. Он всего лишь добавил каплю черного в ее и без того грязную кровь.

— Я считаю, что нам нужно выяснить, как заставить созданную Королем решетку снова нормально функционировать. И считаю, что эту комнату нужно залить бетоном, активировать чары, закрыть дверь, а весь город под нашим аббатством залить свинцом.

Я почти спотыкаюсь от кипящей ярости ее эмоционального ответа, хотя губы Марджери выдают тихую милую ложь:

— Ты права, Катарина. Как всегда, как известно всем, ты права.

Я протягиваю ей руку, она берет ее, и, как в детстве, мы переплетаем пальцы. Когда мы прыгали через веревочку, она всегда делала мне подсечки. В молодости ее противоречивые эмоции были настолько сильны, что мне сложно было ее читать. Я отколола себе четыре зуба, прежде чем перестала надеяться, что в следующий раз она будет вести себя иначе.

Мы выходим из комнаты, держась за руки, словно пытаемся усилить друг друга своей любовью, а вовсе не следуем правилу о том, что врага нужно держать как можно ближе.

Я ничего не боюсь. Никогда не боялась.

Но есть вещи, делать которые было бы слишком глупо. Ничего общего со страхом. Все дело в логике и практичности. Ты смотришь на мир, оцениваешь свои шансы на выживание в свете текущих обстоятельств и выбираешь курс, который предоставляет наивысшие шансы получить желаемое.

Скажем, возможность продолжать дышать.

Я стою снаружи у Честерса, смотрю на слабый предутренний свет. Небо превратилось в сплошное месиво грозовых облаков. Будет мрачный и мокрый день. Офигительно классный май в Дублине. Я уже начинаю задумываться, а наступит ли у нас лето.

На фонарном столбе висит листовка. Сначала, как только вышла из клуба, я думала, что это Неравные и Душные постарались за те несколько часов, пока я мылась, а потом сидела в кабинете Риодана и вообще ничего не делала, только таращилась на его затылок и пыталась не думать о том, какой глупой цели недавно служил этот стол. Он его хоть продезинфицировал потом или как? Все время, что я там просидела, он на меня даже не взглянул. Даже когда наконец сказал, что я могу уходить. Я знаю, что странно смотрюсь в одежде, которую Лор выдал мне после душа, но, блин, подумаешь! Ему вовсе не нужно так стараться не смотреть на меня: вряд ли я могу почувствовать себя еще глупее, чем уже чувствую. Но, возвращаясь к листовке… Плевать на то, как я одета, плевать, что у меня нет меча, — я собираюсь стоп-кадрировать по городу и срывать их все до единой.

Вот только не Душные это повесили.

А кое-кто похуже.

Листок, приклеенный к столбу, плакатного качества. С него на меня смотрит мое же лицо, в полном цвете, фас и профиль.

Когда они сделали эти фотографии? Я изучаю фото и пытаюсь вспомнить, когда в последний раз надевала ту рубашку. Кажется, четыре или пять дней назад. Ошибиться, глядя на фото, невозможно. Любой моментально меня опознает. Либо они подобрались ко мне очень близко, а я почему-то не поняла — что невероятно, либо кто-то другой сделал для них фотографии, либо у них обалденный телеобъектив. Выгляжу я хорошо. Ну, если не считать фингала под глазом и порезанной губы, но я такие штуки на своем лице уже просто не замечаю. Я к ним привыкла — кто замечает каждое дерево в лесу? Я прищуриваюсь. Когда бы ни сделали фото, в тот день у меня были кишки в волосах.

— Гадство. Вы издеваетесь?

Я вздыхаю. Однажды у меня будут чистые волосы и не будет синяков. Ага. А еще однажды Риодан извинится за то, что все время был таким говнюком

Сообщение четкое и по существу.

Информации, куда меня вести, когда найдут, нет.

К принцам Невидимых. К этим гадским гадам, которые решили меня сцапать. Я всегда хотела, чтобы меня узнавали в лицо, но не так же!

— Беззащитная, блин.

О да, они на меня злятся. И драки между собой не мешают им охотиться на меня. Или постоянно за мной наблюдать.

Я оглядываю улицу.

Плакаты налеплены на каждый уцелевший столб, насколько хватает взгляда. Я представляю, как они обклеивают ими весь город.

— Заразы.

А потом я веселею. Чуваки, я стою бессмертия и совместного правления! Они назначили а-фигенно высокую цену за мою голову! Потому что я, знаете ли, а-фигенно опасна!