- Пока ты готов делиться со мной, я с удовольствием буду тебя слушать. В конце концов, это целых тридцать лет твоей жизни. И еще это означает, что ты мне доверяешь.

- Нет, я не против того, чтобы поговорить об этом. На самом деле, даже хорошо, что я об этом говорю. Я никому не рассказывал об этой стороне моего брака, даже Урсуле. Она и Дольф знали Элен; они были искренне привязаны друг к другу, и между ними были хорошие отношения. Мы все вчетвером отлично ладили. Мы привыкли ездить вместе куда-нибудь на выходные, и это продолжалось даже после того, как я понял, что влюбился в Урсулу, а она призналась мне, что тоже любит меня. Конечно же, Элен ничего не подозревала. Слава Богу, она никогда не узнала об этом.

- Знал ли это Дольф?

- Тогда я думал, что нет, но теперь не могу с уверенностью говорить об этом. В то время он не подавал вида, что его отношение ко мне изменилось, но ведь и сейчас он не выдает себя, когда мы разговариваем с ним по телефону. Но сейчас-то он наверняка должен обо всем знать!

Шура замолчал, чтобы отпить воды, я спокойно ждала продолжения.

- Элен и я, мы изо всех сил старались быть хорошими родителями. Полагаю, мы и были неплохими родителями, за одним исключением. Тео так и не почувствовал, что мы его приняли и очень любим, а он очень нуждался в этом. У Элен это лучше получалось, чем у меня, но все же Тео чего-то не хватало. Я не оказывал ему такой поддержки, какую должен был, и я глубоко об этом сожалел, но не знал, как исправить ситуацию. Как я уже говорил, в ту пору я не очень был способен любить.

Я кивнула.

- Думаю, я был чересчур критично и субъективно настроен. Я знаю, что нередко был нетерпелив с бедным Тео, а он страдал от этого. В глубине души он никогда не мог быть по-настоящему уверен в том, что он заслуживает безусловной любви. И в этом я повинен больше, чем Элен. Но, если быть честным - перед самим собой, я постепенно превращался в эдакого сухаря и все больше отдалялся от людей.

Шура закурил, я последовала его примеру.

- Я думаю, что на протяжении многих лет я был не способен по-настоящему дарить любовь кому бы то ни было. Пока в моей жизни не появилась Урсула. И я начал оттаивать. Даже моя любовь к Элен стала сильнее, чем когда-либо. И временами я чувствовал в себе доброту и прикусывал свой язык вместо того, чтобы отпускать свои обычные слишком наблюдательные и язвительные комментарии. Разумеется, я старался не показывать тех изменений, которые во мне происходили. Не стоило никого настораживать!

Я засмеялась. Я не могла представить Шуру недобрым человеком с равнодушным сердцем. Критичность и нетерпение -намеки на эти качества я уже заметила и могла в это поверить. Но в недостаток доброты - ни за что.

Он себя слишком строго судит, вспоминая прошлое? Или предупреждает меня - может быть, бессознательно г о некоторых своих чертах, о которых я пока не знаю?

- Мы с Элен слишком часто раздражали друг друга. Мы много спорили о мелочах, из-за которых вовсе не стоило ругаться. Наши споры были отражением скрытого разочарования в наших отношениях, в нашем браке, которое мы оба испытывали.

- Но ты говорил, она никогда не пыталась помешать твоим исследованиям?

- Да, она не была настроена против них. Ей были интересны мои описания воздействия наркотиков, но она всегда отказывалась принимать участие в экспериментах. За исключением того единственного раза с мескалином. Должно быть, иногда ей было очень тяжело, когда она осознавала, какими исследованиями я занимаюсь; уверен, с ее-то страхами она часто боялась, что я причиню себе какой-нибудь вред. Однако она сдерживалась, и я благословляю ее за это.

- А что за страхи у нее были?

- Она боялась напрягать свое тело, поэтому избегала секса. И, конечно, она боялась пораниться. Я всегда помогал ей на кухне, если надо было что-то нарезать острым ножом. Она испытывала страх и перед смертью. Я понимаю, что в этом нет ничего необычного, однако временами казалось, что мысль об угрозе смерти становилась у нее навязчивой. У нас была небольшая парусная шлюпка двадцати футов длиной. Элен нравилось плавать на ней, когда мы садились в шлюпку все вместе, но она боялась за меня, если я плавал один. В конечном итоге, она стала бояться плавать на шлюпке даже вместе со мной и сыном.

- Бедняжка!

- Когда я учился летать на маленьком самолете, - продолжил Шура, - она отказывалась ездить со мной в летную школу. А если нам нужно было куда-то лететь на обычном самолете, я был вынужден давать ей «Милтаун», прежде чем мы поднимались на борт. Как ты понимаешь, ни один из этих страхов не мешал ей быть вполне нормальным человеком. Просто ее фобии стали частью нашей совместной жизни и проявлялись самым разным образом.

- Она никогда не проходила какой-нибудь курс лечения?

- О нет. Психотерапия ее тоже пугала. Подобные предложения она отметала сразу же.

- К несчастью, - сказала я, - это не так редко встречается. Многие люди считают, что психиатр собирается открыть все плохое и недопустимое, что в них есть; они действительно ожидают от него в некотором роде профессионального «окончательного решения».

Шура кивнул, потушив сигарету.

- После первого слабого инсульта, который она перенесла за несколько лет до смерти, мы изменили наши отношения. Она позволила себе доверять мне, а я помогал ей. Я хотел, чтобы она как можно скорее перестала зависеть от лекарств, и обучил ее обратной биологической связи. Она научилась регулировать давление и в итоге смогла отказаться от медикаментов, разумеется, с разрешения врача и притом без всяких негативных последствий.

- Это замечательно!

- Она продемонстрировала недюжинную смелость. Я был очень тронут ее храбростью и доверием. И все старания окупились. Она смогла перестать думать о себе как об инвалиде и вернулась на работу в Беркли, которую так любила.

- Ты говорил, что ей не нравилось жить здесь, на Ферме?

- Не совсем. Она хотела, чтобы ей здесь нравилось, просто такая жизнь не для нее, вот и все. В глубине души она всегда была городской девчонкой. Просто так обстояли дела. Она обо всем заботилась и была превосходной хозяйкой, как я уже говорил. Я не слишком аккуратный и дотошный человек, поэтому я предоставил Элен следить за тем, убраны ли вещи и все ли идет как надо. Именно это она и делала, но она оказалась не способна полюбить это место, как полюбил его я.

Ему нужно, чтобы с ним жил кто-то организованный и аккуратный. Не могу похвастаться ни тем, ни другим.

Я спросила у Шуры: «У нее случился еще один удар, или причиной ее смерти послужило что-нибудь еще?»

- Это случилось примерно через три года после первого удара. Она была в библиотеке и пожаловалась своей подруге, что ее правая рука внезапно онемела. Потом она потеряла сознание и... в общем, она больше не приходила в себя. Кровоизлияние в мозг, обширный апоплексический удар.

- О Боже мой. - Я знала, что на скрытом в тени лице появились слезы, и подумала, как же хорошо, что он захотел об этом мне рассказать. Интересно, не МДМА ли, случайно, вызвал такое доверие и открытость.

- Спасибо, что рассказал мне об этом.

- Думаю, мне нужно было выговориться. Спасибо, что проявила к этому интерес.

Я улыбнулась Шуре, потом сосредоточилась на своем стакане с водой: во-первых, я чувствовала жажду, а, во-вторых, хотела дать Шуре возможность вытереть глаза. Я услышала, как он беззастенчиво громко высморкался, и потом увидела на полу скомканный бумажный платок.

Шура спросил хриплым, но бодрым голосом:

- Как ты себя чувствуешь сейчас?

Я сказала ему, что подозреваю, что воздействие, похоже, начинает ослабевать: «Это едва заметное ощущение. Возможно, я просто начинаю привыкать к этому состоянию».

- Не исключено. Однако не удивлюсь, если мы начнем чувствовать спад переживаний.

- Уже?

Шура улыбнулся:

- Я слышу признаки разочарования в голосе?

- О, конечно, тебе не показалось. Было бы здорово побыть в этом состоянии подольше.