Гребцы, словно подгоняемые страхом, навалились на весла изо всех сил.

Лутатини смотрел на корму, раскрыв рот, не мигая, безжизненно посеревший, сам похожий на восставшего из гроба. Мертвецы, покачиваясь, отодвигались в дрожащую синь марева. Что это — дьявольское наваждение? Может быть, он бредит? Нет, нет, — это страшная действительность, порожденная войной, это только одно из явлений того взаимного истребления, каким уже в продолжение трех лет занимается обезумевшее человечество. Лутатини сначала озяб, а потом все тело его охватило таким нестерпимым жаром, точно он находился не в шлюпке, а в котле с кипящей смолой. Кровь в жилах густела; глаза настолько высохли, что больно стало моргать. В потрясенном мозгу проносились обрывки мыслей. Он тупо взглянул на обоих штурманов, сидевших на корме. Для чего они держат наготове револьверы? Ах да, ведь должен еще наступить последний акт в этой разыгрывающейся трагедии, и черный занавес небытия навсегда опустится над жизнями. Да и не все ли равно ему сейчас, когда душа его и без того скручивалась, как древесный лист перед огнем? Началась судорожная икота. Неужели конец?

Постой! Почему вокруг него поднялась суматоха? Все загалдели, вытянули шеи, впились взорами по направлению носа шлюпки. Он тоже повернул голову и замер: там, на горизонте, вырастал дым. Вот уже показались мачты. Какое-то судно шло прямо навстречу шлюпке. Неужели это не сон?

Сеньор Сайменс, засунув свой браунинг в карман, приказал третьему штурману:

— Уберите свою игрушку.

Расстояние между шлюпкой и неизвестным судном все уменьшалось.

Старший штурман, смотревший все время в бинокль, сообщил:

— Французский истребитель.

Этого было достаточно, чтобы угасающие люди снова обрели жизнь. Двухтрубный истребитель разворачивал поверхность океана и, отбрасывая в стороны вздувающиеся водяные валы выше своих бортов, несся прямо на них, густо оперенный облаками черного дыма. Каково же было удивление, когда увидели на его борту своих людей, ушедших вперед на спасательной шлюпке № 2! Они стояли на палубе и размахивали кепками. Значит, план Сайменса удался. Все взглянули на старшего штурмана с неподдельной любовью, как на своего спасителя. Вырвались восторженные восклицания:

— Ловко же придумал наш старший штурман!

— Миляга парень!

— Я давно о нем так думал.

Истребитель, застопорив ход, начал спускать свои шлюпки. На шлюпке № 1 захрипели:

— Воды! Воды!..

В тот момент, когда помощь была уже близка, Лутатини почувствовал, что голова его будто налилась хмелем. Что-то перевернулось в сознании, а вместе с тем перед ним в оранжево-пламенном вихре завертелись все предметы: солнце, океан, истребитель, люди. Подкосились колени. Он мягко опустился на дно шлюпки. Сразу стало темно, как будто его накрыли непроницаемым плащом.

Руководимый лоцманом, большой голландский грузовик, бурля мутные воды роттердамской гавани и предупреждая ревущими гудками встречные суда, медленно подвигался вперед — к причальной стенке, где возвышались огромнейшие здания складов. На его борту находились и моряки с погибшего «Ориона». Три дня прошло с тех пор, как подобрал их французский истребитель. Он оказал им первую помощь и передал их на встречное судно, а сам, имея назначение военно-оперативного характера, унесся в океанскую даль. Орионовцы очень были довольны, что они попали под нейтральный флаг Нидерландов и что пароход возвращался в свой порт. За три дня они успели отдохнуть и поправиться. Правда, лица их все еще были худы, но кожа на теле приобрела прежнюю эластичность. Ласкаемые морским ветром, они теперь стояли все на палубе, бросая по сторонам изумленные взгляды, словно не веря в свое спасение. Позади остались лютые пытки, ужас и смерть, а здесь кругом кипела волнующая жизнь. По реке Маас, загороженной от набегов океанских волн каменными молами и наносными островами, с уходящими в стороны бассейнами и многочисленными каналами, — в этом обширном водоеме скопились тысячи разных кораблей. Тут были пассажирские пароходы, грузовые транспорты, буксирные катера, рыболовные тральщики, парусно-моторные шхуны, баржи. К этому примешивались плавучие краны, доки, элеваторы. И все это при надобности передвигалось с одного места на другое. Между корпусами океанских великанов, как букашки, проворно шныряли моторные лодки. Гавань, работая, скрежетала железом, перекликалась человеческими голосами, разнотонно горланила паровыми гудками. Здесь пахло Африкой, Индостаном, Цейлоном, Азорскими островами.

Лутатини также стоял на палубе. Синее рабочее платье на нем было грязно, в пятнах масляной краски, сабо на ногах искривились, давно не чесанные волосы на голове торчали спутанными прядями. Он не совсем еще поправился, но это не мешало ему всем своим существом ощущать радость жизни. Черные глаза его необыкновенно засияли, заметив среди других судов аргентинский пароход. К этому пароходу причалил плавучий элеватор и, запустив в объемистые трюмы четыре рукава, словно исполинские хоботы, высасывал из него с гулом и с каким-то самодовольным сопением хлебные зерна. Сейчас же запечатлелась в мозгу другая картина: здоровенный голландец, вооружившись длинным крюком, проталкивает свою баржу между судами; жена в это время отдает косой парус, а дочь, десятилетняя девочка с распущенными локонами, стоит на руле. От старого Гимбо Лутатини узнал, что такие баржи можно встретить только в Голландии. Они обходятся без буксиров, передвигаясь по рекам и каналам при помощи парусов или мотора. На каждой устроена целая квартирка в три-четыре комнаты, поражающая своей чистотой, с коврами на полу, с гардинами и цветами на окнах. Какая-нибудь одна семья управляет такой баржей. Некоторые люди родятся здесь, вырастают и проводят всю жизнь.

— Вот бы куда мне попасть на старости лет!.. — мечтательно заключил свои пояснения Гимбо.

Лутатини волновала близость берега. Мимо многочисленных мачт и дымовых труб он, улыбаясь, бросал свой взор вдаль, — туда, где из-за черепичных крыш показывались зеленеющие кроны деревьев. Пусть это была чужая земля! Он смотрел на нее с радостью, как второй раз родившийся для жизни.

Среди орионовцев, стоявших на палубе, не было только одного — старшего повара Прелата. Он лежал в это время в матросском кубрике и нудно стонал, жалуясь на какую-то внутреннюю боль. У него был вид умирающего человека. Впрочем, он мог бы сразу выздороветь, если бы только знал, что товарищи не помнут ему бока за недостаточное количество воды на шлюпке.

Голландский пароход стал к стенке лагом и закрепился толстыми пеньковыми шпрингами. С борта на стенку были сброшены сходни. На судно вошли портовые чиновники. После некоторых формальностей сходни заколебались под ногами орионовцев. Радостно волнующая дрожь пробежала по нервам. Казалось, что вступили в обетованную землю.

Повара отправили на извозчике в больницу, а остальные орионовцы во главе со старшим штурманом отправились к аргентинскому консулу.

Лутатини, шагая вместе с товарищами, с любопытством рассматривал новый для него город Европы. Роттердам, облитый солнцем, сверкал каналами, изразцовыми фасадами построек, зеркальными витринами магазинов. Ближе к центру движение увеличилось: велосипеды, автомобили, трамваи, автобусы и пестрые потоки людей. По-видимому, Голландия торговала бойко, вытягивая золото из воюющих стран. Дорогой матросы наказывали Лутатини:

— Вы смотрите, друг, не подведите нас у консула.

Он ответил:

— Будьте спокойны. Сейчас между мною и вами никакой разницы нет. Я поступлю так же, как и вы.

— Вот за это одобряем вас.

На одной из улиц они свернули к двухэтажному дому, окрашенному в темно-красный цвет с белыми каемками. С фронтона смотрели на них фантастические рожицы. Над дверями красовался аргентинский национальный герб. Моряки смело вошли на крыльцо с широкими ступенями из мрамора, с зелеными перилами.

Приемная была просторная, с мягкой, обшитой кожей мебелью, с темно-коричневыми портьерами на дверях, с цветными коврами на полу. За письменными столами сидели чиновники, занятые своими бумагами. Каждый сохранял на своем лице выражение деловой строгости. Один из них, средних лет, в сером костюме, с прямым пробором на голове, спросил: