Он скорее почувствовал, чем понял, что попал в какую-то скверную историю. Но как это могло случиться, что он, католический священник, вдруг стал матросом какого-то неведомого корабля? При мысли, что он плывет в Европу, потрясаемую войной, его охватило отчаяние. Он возбужденно закричал:

— Этого не может быть, чтобы я стал плавать матросом! Я сейчас же хочу обратно, в Буэнос-Айрес.

Один из матросов крепко выругался и сказал:

— Мне хочется быть президентом или папой римским, а я вот плаваю матросом. Ну?

Другой матрос, обращаясь к Лутатини, посоветовал:

— А вы заявите об этом «старику». Как видно, человек он добрый. Для вас, он, наверное, сделает исключение и немедленно отправит на берег. Что ему стоит уважить вас?

— Это кто же такой «старик»?

— На кораблях каждого капитана называют «стариком», хотя бы он был совсем молодым.

Расстроенный, с больной головой, Лутатини не заметил в словах последнего матроса скрытой иронии.

В салоне, расположенном на палубе под капитанским мостиком и штурманской рубкой, сидели капитан Кент и его первый помощник Сайменс. Помещение было облицовано красным деревом, с портьерами на дверях, с камином в бронзовой инкрустации, с электрическими лампочками в белых абажурах. Четыре больших круглых иллюминатора давали много света. Широкий диван и вращающиеся кресла вокруг стола зеленели бархатом. Пол украшали линолеум и ковровая дорожка. Качало, и в зеркалах, через отраженные иллюминаторы, на мгновение показывались вспененные воды океана. С правой стороны к салону примыкала капитанская каюта; в открытую дверь виднелся письменный стол. Другая дверь в задней переборке вела в ванную и буфет.

Только что кончился обед. На столе, застланном белой скатертью, в специально приспособленных на время качки гнездах, стояли недопитые бутылки с разными винами, рюмки из тонкого хрусталя, вазы с фруктами. Капитан, толстяк на кривых ногах, с бритым лицом бульдога, в круглых роговых очках откинувшись на спинку кресла, курил сигару. Он был в одной рубашке с засученными рукавами, обнажившими здоровые мускулы. Старший штурман Сайменс, одетый в полную морскую форму, с золотыми позументами, посасывал коротенькую трубку. На его помятом лице с тупым подбородком, с короткими седеющими усами не было того выражения заискивающей почтительности к старшему, какое обыкновенно бывает у штурманов. Наоборот, он смотрел на своего патрона сурово, как бы прощупывая его своими тусклыми и много знающими глазами. В душе он ненавидел капитана. Сайменс уже два года плавал на «Орионе» старшим помощником, и когда уволился прежний капитан, он должен был бы занять его пост. Но пароходная компания решила по-иному: в самый последний момент назначила командующим судном Кента. И теперь он, Сайменс, может сидеть за этим столом только по приглашению капитана.

— Нам лишь бы проскочить через Гибралтар, — заговорил капитан, глядя выпуклыми глазами на помощника. — А там мы наверняка пройдем благополучно в Марсель. И даже не встретимся ни с одной субмариной.

— Это меня мало беспокоит, сэр. Если и встретимся, так что же из этого? Мы идем под нейтральным флагом. В вахтенном журнале у нас официальный курс — в Барселону. И вообще все документы в порядке.

Капитан Кент возразил:

— Все-таки лучше будет, если мы этих бошей совсем минуем.

Затем он покосился на прикрепленный к переборке барометр, стрелка которого перестала падать.

— Завтра должна быть хорошая погода.

Помощник кивнул головой и растянул губы в кривую улыбку.

Капитан помолчал, пыхнув сигарой, и снова заговорил:

— Да, мистер Сайменс. Вы сами отлично понимаете, что у каждого капитана есть свои привычки. Есть они и у меня. И я прошу вас с ними считаться. Я, например, не люблю торчать на мостике. Это занятие я предоставлю вам с полной свободой действий. Но вы каждое утро, после завтрака, должны являться ко мне с подробным докладом. Конечно, и вечером — после вашей вахты. Приносите с собою астрономические вычисления. Затем в круг вашего доклада должна входить вся судовая жизнь до настроения команды включительно. Кстати, как у вас боцман — надежный человек?

Сайменс, сощурившись, внимательно посмотрел на капитана. У него сложилось впечатление, что начальник его недалекий человек и любит, очевидно, повластвовать. Он перевел взгляд на безымянный палец левой руки, как будто впервые увидел свой золотой перстень с драгоценным изумрудом. А капитану ответил машинально:

— Вполне, сэр.

— Тем лучше. Пусть он присматривает за матросами. Нам важно знать, кто чем дышит, ибо рейс у нас слишком серьезный.

Постучали в дверь.

— Войдите! — крикнул капитан Кент.

Через порог неслышно переступил стюард, крупный чернокожий человек, и, почтительно поклонившись, обратился к капитану:

— Простите, сэр. С вами хочет поговорить один матрос.

— О чем?

— Не могу знать. Но что-то хочет сообщить важное, и только вам одному.

Капитан, бросив властный взгляд на Сайменса, словно желая этим подчеркнуть свое величие, крикнул:

— К черту! Если что нужно, пусть разговаривает с моим помощником!

— Есть, сэр! — ответил стюард и, повернувшись, хотел было уйти.

— А впрочем, какую новость может сообщить мне матрос? Скажи, стюард, — пусть войдет.

— Есть, сэр!

В салон вошел долговязый человек и уныло остановился около двери. Широко расставленные ноги его неуклюже переступали, словно из-под них выдергивали палубу. Чтобы не упасть от толчков, он ухватился за мраморную полку камина. Капитан, сверкая очками, посмотрел на него долгим упрямым взглядом выпуклых глаз.

— Чем могу служить? — насмешливо спросил он.

— Сэр, я по недоразумению попал к вам матросом. Я католический священник.

— Вы такой же священник, как я зулусский король.

— Я вам серьезно говорю, сэр, и могу свой документ показать.

— Лучше мы вам покажем. Мистер Сайменс! Будьте любезны, достаньте судовую роль. Посмотрим, в чем тут дело.

Сайменс, не торопясь, подошел к шкафу из красного дерева, выдвинул ящик, порылся в бумагах и через полминуты положил на стол перед капитаном документы.

— Как ваша фамилия? — спросил капитан.

— Себастьян Лутатини.

— Так. Здесь приложен и контракт с вашей подписью. Вы нанялись из расчета сорок долларов в месяц. Для такого нелепого матроса, который не умеет как следует стоять, цена эта слишком высокая. Что еще вам нужно?

— Не в цене дело, сэр. А я вам заявляю, что не могу плавать, и прошу высадить меня на берег.

— Зачем же подписывали контракт?

— Я находился в состоянии невменяемости. Это произошло в кабаке.

Капитан густо рассмеялся:

— Понимаю. Вы из таких священников, которые шляются по вертепам и доходят до состояния невменяемости, не так ли?

Лутатини почувствовал себя уязвленным.

— Я зашел в кабак, как проповедник, чтобы спасти своих братьев от нравственного падения.

Капитан перебил его:

— И сами бухнулись в омут разврата, как якорь на морское дно. Впрочем, разговоры наши окончены. Можете идти и выполнять обязанности матроса.

Лутатини едва удерживался от качки. Ноги его дрожали, а бледное и растерянное лицо выражало отчаяние. Он повысил голос:

— Я требую сэр, чтобы вы немедленно отправили меня на берег! Я не хочу оставаться на вашем судне ни одной минуты!

Капитан встал. Полнотелое туловище его закачалось на коротких, кривых ногах. Он заговорил строго, скосив на матроса выпуклые глаза:

— Когда ты сядешь на мое место, а я буду стоять у порога в такой же вот дурацкой позе, как стоишь ты, только тогда что-либо ты можешь требовать от меня. А теперь в продолжение шести месяцев буду требовать от тебя я. Запомни это правило, как «Отче наш». Сейчас же становись на работу.

— В продолжение шести месяцев! — выкрикнул Лутатини рыдающим голосом. — Я заявлю аргентинскому консулу. Найдутся и против вас законы. Я не раб, чтобы меня могли держать на судне против моего желания.