— Я думал, что ты, Микола, настоящий моряк, а ты авантюрист! — нахмурил брови Семенович.

— Так, — чуть обиженно отвечал Микола, — я, может, не так люблю флот, как вы, пан капитан. И не так благороден, как вы! Но я и не авантюрист!

— Скорее, романтик! — рассмеялся Кмитич, пытаясь немного успокоить Поповича. Оршанскому князю, почему-то решение Миколы не казалось неожиданным.

— Романтизм и пиратство? Очень совместимые понятия! — укоризненно усмехался Семенович, но потом махнул рукой.

— На судне вы слушались только меня, — говорил он и Поповичу, и Черкасу, — за то вам дзякуй вяликий. А сейчас мы все свободные люди и каждый волен сам выбирать для себя судьбу. Поступай, Попович, как знаешь. Но я возвращаюсь домой. Я шляхтич, а не вольный казак, как Черкас…

И оба московита также вызвались записаться в команду Джо О'Рурка.

— Никитин! — на этот раз пришла очередь удивляться Кмитичу. — Ну, а тебе человеку лесному, что в море надо?

Никитин, мужик неторопливый и добродушный, всегда казался Кмитичу самым далеким от моря и волн человеком из всей команды. А тут… Порт-Ройал! Морские приключения с Морганом!..

— А что мне дома делать? — отвечал, как и Попович, Никитин, зыркая исподлобья. — Я только тут настоящую жизнь и увидел! Только в море-океане и стал по-настоящему свободен. Я же говорил вам, пан Кмитич, как я в плен попал! Через царя, что нападал на наши земли постоянно. Хорошо, прикинусь я другим человеком. И даже если совру, что попал я к туркам через войну за царя-батюшку, еще непонятно, что со мной дома попы утворят за то, что у магометян просидел так долго! Говорят, нужно каяться да через какой-то карантин проходить! Это за что же мне такие муки? Да пошло оно все! — и хмельной Никитин в сердцах рубил воздух своей широкой ладонью.

И Кмитич с Семеновичем соглашались:

— Так, верно, дома тебе явно делать нечего…

Плыть в Порт-Ройал с Джо собралось охотников человек пятнадцать: три иностранца и дюжина донских казаков Черкаса. Ирландец был, кажется, доволен. Команда у него набиралась. Янка с Мустафой, казалось бы, тоже увлеклись рассказами Джо, и даже весело распевали с ним его пиратские песни на английском, однако решили держаться Кмитича… Кмитич же торопился в Рим. Теперь для него каждый день был на вес золота. Он всей душой стремился на родину, не имея четкого понятия, что же там сейчас происходит…

Выходя из таверны в синий сицилийский вечер под прохладный морской бриз, слегка хмельной Кмитич, улыбаясь, спрашивал Семеновича:

— А признайтесь, капитан, отбросив свою шляхетскую гордость, хотелось бы вам вот так бросить все и под парусами уплыть в далекое Карибское море, и пусть и со скандальным, но знаменитым Генри Морганом поплавать на одном корабле, а?

Семенович поежился, не то от холодного ветра, не то от вопроса, не удосужившись ответить Кмитичу.

— А я вот в свои шестнадцать или семнадцать лет, а может, и во все двадцать, точно бы, как и твой мичман Попович, поддался бы уговорам и уплыл, — сам с собой разговаривал Кмитич, — нет, пан капитан, не денег ради! Ради Ямайки, Кариб, ради теплого ветра дальних странствий! Люблю мир посмотреть! Но западней Голландии пока не бывал! И южней Сицилии! Ха-ха-ха!

— А я вот в свои шестнадцать убедился, что далеко не везде хорошо, где нас нет, — несколько снисходительно усмехнулся Семенович, отвечая Кмитичу, — и что все эти дальние страны не так уж романтичны, какими кажутся нам во время чтения про них в книгах у камина.

— Какой же вы зануда! — вновь рассмеялся Кмитич. Местный морской грог, что стаканами хлестал Джо, явно пьянил оршанского полковника.

— Не я зануден, а те страны, в которых довелось побывать, — хлопнул Кмитича по плечу капитан, — когда, пан полковник, мне было шестнадцать лет и я был юнгой, нас в канун Сочельника 1653 года прибило к берегам Шотландии после нескольких часов изнуряющего шторма. Я был счастлив: вот она, романтичная и поэтичная северная страна волынок, русалок и клетчатых килтов! Сейчас, мол, окунусь в атмосферу местного Сочельника, отведаю рождественский пирог шотландских горцев, увижу шотландские Коляды и их знаменитую ряженую лошадь… Увы, мой друг Самуэль! Я провел самое скучное в своей жизни Рождество!

— А что так? — удивленно посмотрел на Семеновича Кмитич.

— Ваши любимые протестанты, пришедшие в Англии и Шотландии к власти, запрещают там ныне по-народному и весело праздновать Рождество, что мы так любим отмечать более всего в году.

— Разве? — не понял Кмитич. — Что-то вы путаете, капитан! Как можно запрещать лучший христианский праздник?

— В том-то и дело, что британцы-реформаторы не считают его христианским! Я имею в виду все эти колядования, песни, пироги и прочие увеселительные традиции. У них просто проходит унылая месса в церкви и все на этом. Ранее, рассказывают, шотландцы отмечали Рождество так же, как и мы: с музыкой, с различными играми и соревнованиями, с ряжеными. Говорят, что еще при Генрихе VIII обычай этот запретили. Любой, кто пытается соблюдать старинные обряды и обычаи, приуроченные к Рождеству, строго наказывается и проклинается их церковью. Представьте себе, что преступлением считается даже выпечка некогда традиционного Рождественского хлеба!

— Но почему? — Кмитич во все это верил с трудом.

— Я же вам говорю! Вроде как язычеством все это считается!.. По крайней мере, считалось недавно.

— Дзякуй, Алесь, что предупредили! В Шотландию я теперь ни ногой!..

— Так и этот Джо! — продолжал Семенович. — Складно и красиво рассказывает. Вольный человек может и в самом деле подумать, что вот оно — счастье морского волка! Но я-то, настоящий морской волк, точно знаю, что на самом деле все будет не так уж и гладко, как расписывает этот ирландский флибустьерский поэт. Хотя наш Черкас, думаю, все это переживет. Он тертый калач!

— А Попович?

— А этот — хитрый и шустрый. Выкрутится. Как на галере!

Они весело расхохотались. Настроение уже поднялось и у «зануды» Семеновича. И оба литвина зашагали далее по брусчатке к своему дому, горланя английскую песню «Нет лучше места, чем дом».

Кмитич полагал, что Ватикан — это целый город, расположенный в огромном Риме. Однако Ватикан оказался сравнительно небольшим кварталом на низком холме, окруженным высокой крепостной стеной. Папа Лев IV был первым, кто распорядился окружить свою резиденцию и прилегавшие к ней строения надежными крепостными стенами. В результате внутри крепостных стен возник настоящий город с названием Читта Леонина. Укрепление стен Ватикана проходило вплоть до первой половины XVII века — даты окончательного создания стен.

Ну, а сам «святой город» раскинулся на сорока четырех гектарах, половину которых занимали здания… Кмитича и Семеновича особенно поразила площадь, на которую выходил собор святого Петра. С двух сторон от собора эту площадь опоясывали два крыла недавно завершенной колоннады работы Джан Лоренцо Бернини. Над колоннадой были установлены девяносто шесть статуй святых и мучеников церкви. Другой достопримечательностью площади являлся стоящий в ее центре гранитный египетский обелиск, датируемый первым веком до Рождества Христова. Обелиск доставили из Египта по приказу знаменитого императора Калигулы…

Папский апостольский дворец Ватикана, также шедевр, как сообщили русинам, состоял из тысячи комнат, а также включал часовню, музеи и папскую библиотеку, хранящую настоящие сокровищницы знаний…

Часовой швейцарец, стоявший у замка Святого Ангела, громким звонком вызвал начальника караула Ватикана — молодого офицера. По мосту Ангела ехала невиданной красы карета: вся в золоте, в крученых сверкающих на солнце шнурах, запряженная шестеркой белоснежных лошадей с расфуфыренными жокеями, с наряженным в золотую ливрею кучером, с расшитыми золотыми и серебряными галунами гайдуками на запятках…

Начальник караула, молодой швейцарский офицер, недавно переведенный в Рим, решил, что едет королева. Не иначе.