— Хорошее имя для ладьи, — улыбнулся Никитин, сощурив глаз, рассматривая развевающийся по ветру белый флаг с черными буквами, — слово «цмок», пан Кмитич, и вправду похоже на дракона, словно лязг его челюстей!

— Верно! — рассмеялся Кмитич, удивляясь воображению этого с вида простого и не так чтобы очень образованного московита.

— Еще раз прими благодарность за то, что спас меня, — сказал Кмитич, хлопнув Никитина по широкому плечу.

— Дык там каждый за всех был, чего меня благодарить, — вновь смутился, словно подросток, Никитин, — это вам благодарствие с Семеновичем, что удрали мы от турка.

— А ты как в плен попал?

Никитин как-то погрустнел, тяжело вздохнул широкой разработанной грудью.

— Сам я из води, моя деревня Лууттса в Шведском королевстве находилась, аккурат у границы с Московией, недалеко от Ивангорода. Потом московиты пришли, заняли ее. Потом опять шведы вернулись. И когда московиты вновь объявились, то все наши пошли воевать с ними, ибо порядки их худы, а шведские лучше.

— И чем худы их порядки? — Кмитичу стало в самом деле любопытно.

— Дык пришли и запретили нам называться своими именами водьскими. Попы говорят, мол, детям имена по болгарским календарям давать надо, мол, Петр там, или Иван, и креститься в веру московскую. Я ведь от рождения Калле именовался. Стал Иваном. Да и на славянском церковном молиться заставляли, хоть и непонятный для нас совсем язык. Шведы так не делали…

Кмитич вдруг подумал, что все это он уже где-то слышал: и эти истории, и этот окающий финский акцент рассказчиков… Точно! Это же самое ему распове-дывали в осажденном Смоленске пленные карелы, вепсы и мордвины.

— Стало быть, тебя вовсе не турки пленили? — задумчиво произнес Кмитич, вспоминая свои последние дни в Смоленске.

— Так, — кивал соломенными волосами Никитин, — пленили да туркам как раба по дешевке продали.

— Значит, и домой тебе возвращаться нельзя, так?

— Может, нельзя, а может, и можно, но под другим именем, чтобы думали, что я против турка за царя воевал, в плен попал да сбежал, — вновь вздохнул своей широкой грудью Иван Никитин.

— И куда подашься, если не домой?

— Пока не ведаю.

— Поехали со мной, в Оршу. Там руки мужицкие нужны, а ты работник, погляжу, добрый.

— В Оршу? — Никитин чесал аршинной ладонью в задумчивости подбородок. — Не знаю, что это, не ведаю, где это… Ой, не знаю, пан, не знаю. Может, и с вами поеду. Поглядим потом…

Семеновичу, вопреки ожиданию Кмитича, новое имя галеры не особо понравилось.

— Мой «Цмок» уже не вернуть, — грустно улыбался капитан, — зря вы это…

— А где ваш «Цмок»? — рискнул полюбопытствовать Кмитич, не зная, насколько это больная для Семеновича тема. — И как вы попали в плен, капитан Семенович? Можете рассказать?

— Я разве не говорил? Решил повторить подвиг Еванова-Лапусина, — вздохнул Семенович. — Однажды наш бравый адмирал встал на якорь прямо в порту Стокгольма, словно у себя дома. Шведы с ним не стали воевать, а заключили перемирие, точнее, заключили перемирие с Речью Посполитой. Я хотел сделать нечто подобное с турками. Но… — Семенович всплеснул руками. — Турки не шведы! Навалились на нас всей своей армадой, которую я недооценил, если честно. В результате они потеряли несколько своих кораблей, но и наших два потопили. Мой «Цмок» отбивался до последнего. Мы стреляли из пушек, а потом дрались на палубе на саблях. Сдаваться я был не намерен. Увы… Мы предполагаем, а Бог располагает! Удар сзади по голове прервал мое сопротивление. Хотя… Впрочем, пусть эта галера остается «Цмоком», раз уж вы такое имя ей присудили.

— Простите, капитан, — смутился Кмитич, — я хотел как лучше…

Этим же утром новоиспеченный «Цмок» вплыл в Мраморное море, чьи берега, преимущественно гористые, где еще с античных времен добывали мрамор, были всегда густо заселены. Туда-сюда шныряли торговые суда. Поэтому Семенович приказал держать ухо востро. И не зря. Вскоре появился легкий парусник, явно турецкая торговая фелюка.

— Все тихо! — приказал Семенович. — Никому не высовываться! Эй, Мустафа! Иди сюда!

Мустафа подбежал к капитану.

— А ну-ка, чернявый, позови их по-турецки! Пригласи на борт! — хитро подмигнул Семенович.

Мустафа, намотав на голову чалму, выпрямился и замахал руками кораблю.

— Эй! Иви гюнляр! — поздоровался эфиоп по-турецки с проплывавшей мимо одномачтовой фелюкой. На ней плыло семь человек турок. Они, заметив одну из своих галер, приблизились к ней, спрашивая, нет ли на пути христианских кораблей. Семенович, прячущийся за мачту, понял вопрос и фыркнул от смеха:

— Вот бы им сейчас и объявить, что корабль и есть христианский!

Кмитич тоже улыбнулся, держа свой пистолет наготове.

Мустафа тем временем отвечал, что никаких христиан тут нет, и ласково зазывал турок в гости на галеру, предложив угощение, то, чего у «пиратов» как раз и не было: кое-какая еда от бывшего экипажа еще оставалась, а вот воды не было совсем — много бочек с водой разлилось во время взрыва и боя, а также кто-то додумался заливать питьевой водой охватившее судно пламя… Ничего не подозревавшие турки, на вид богатые купцы, в парчовых одеждах и белоснежных чалмах, с важным видом перебрались на борт галеры. И вот тут их обступила толпа хохочущих русин.

— Извиняйте, — говорил им по-турецки Семенович, — но мы и есть христиане, а вы теперь наши пленные. Давайте перетаскивайте всю воду и пищу к нам на борт, за что вас никто не тронет. Мы будем вас тоже кормить и поить. Познайте наше истинно русское гостеприимство!..

Среди пленных оказалось четыре еврейских купца, предлагавших за себя десять тысяч скуди выкупа, а также две турчанки.

— Кабет не трогать! — строго приказал капитан. — Под страхом смерти! Потерпите до Италии!

— А ваши деньги нам пока не нужны! — бросил он в сторону еврейских купцов. — В нашем случае деньги — ничто. Нам удача нужна, уважаемые торговцы. А ее не купишь!..

Русины непрерывно работали веслами и безостановочно плыли в течение семи дней по направлению к Калабрии, намереваясь пристать затем к гавани в Чевита-Веккии, порте Ориетской области, чтобы высадиться и, поклонившись святому Риму, оставить галеру в подарок Римскому Папе Клименту Десятому и сухим путем добираться далее до Речи Посполитой с ожидаемой помощью Папы.

— А он поможет, обещаю, — успокаивал всех Кмитич. Оршанский князь знал, что Климентий, этот восьмидесятилетний новый Папа, по словам Михала, был хорошим человеком, поддерживающим Собесского и Вишневецкого в их праведной войне с Турцией. С Папой переписывался и сам Михал.

— Папа нам точно поможет, — утверждал оршанский полковник…

На восьмой день после долгого мягкого хода под ярким солнцем по синему искрящемуся морю галера подошла к скалистому островку. Здесь с борта «Цмока» сняли и похоронили тела двух тяжело раненных в бою с турками и умерших человек: московита Мокшина и донского казака. Земли на островке не было, поэтому тела усопших завалили камнями, соорудив над ними из досок православные кресты. Затем все опустились на колени.

— Капитан, отслужите по этим христианским душам службу, ибо нет среди нас священников, — попросил Кмитич. Капитан кивнул и громко прочитал Отче наш.

— Прими, боже, душу раба твоего московитянина Мокшина и…

— Как казака-то звали? — повернул он голову к склоненному в молитве Черкасу.

— Не ведаю, — глухо ответил тот, — Кишкой просто все кликали.

— И душу раба твоего храброго казака Кишки. Да отпусти им все грехи, ибо в борьбе с нехристями искупили сии сполна! Аминь, — закончил Семенович и как-то странно, режущими движениями осенил себя крестом. Рядом всхлипнул молящийся Мустафа. По фиолетовым щекам молодого эфиопа текли слезы…

— Вы православный? — спросил Кмитич, приближаясь к капитану.

— Был, — почему-то в прошлом времени ответил Семенович.