Человек в большой чалме с огромными кистями указал на место перед собой, и Кмитич прошел, сев напротив. Вторым жестом человек указал на разложенные по блюдам и вазонам фрукты и какие-то чисто турецкие сладости. «Интересно, он заговорит когда-нибудь?» — подумал Кмитич, кивнул в знак благодарности и взял с подноса яблоко.

— Великий султан Мехмед Четвертый приветствует тебя, о русский князь Самуэль Кмитич, наш дорогой гость, — произнес наконец-то переводчик.

— Вы знаете, как меня зовут? — приподнял удивленно брови Кмитич.

— Нам все о вас известно, — через переводчика сказал султан, мягко улыбнувшись. Это был мужчина, судя по виду, примерно одного с Кмитичем возраста, с загорелым лицом с приятными правильными чертами, худощавый и стройный. Его голос также звучал достаточно мелодично и приятно. «Пожалуй, у турок красивый язык, — подумал Кмитич, вслушиваясь в мелодию незнакомой ему речи, — по крайней мере, красивее, чем тарабарское лопотание финнов, мордвинов и прочих вепсов-московитян». Гость? Значит, гость… Кмитичу это понравилось — это означало, что здесь он временно и сможет уйти, когда захочет. От сердца слегка отлегло.

— Я тоже рад лично познакомиться с господином султаном, — ответил, приободрившись, Кмитич, — и у меня сразу вопрос: где я нахожусь и и как долго? Что случилось в Каменце и живы ли паны Володыевский и Потоцкий?

Султан улыбнулся так, будто Кмитич спросил что-то либо смешное, либо запретное.

— Я рад, что вы интересуетесь здоровьем и жизнью ваших товарищей, ибо у нас тут по этому поводу были кое-какие подозрения, которые вы, пан Кмитич, мы надеемся, рассеете.

— Какие сомнения?

Но султан не спешил отвечать на вопросы Кмитича.

— Если вы ничего не помните, а вы и не можете помнить, то я вкратце вам расскажу, — заговорил султан, прожевав и проглотив пару виноградин.

— Итак, мой уважаемый князь Кмитич. 27-го августа по вашему христианскому календарю в городе прогремел взрыв. Даже два взрыва. Взорвался склад с порохом. Как нам говорил ваш пан Маковецкий, взорвалось около двух сотен бочек пороха. Во дворе в это время находилось около пятисот человек.

— Это так, — вставил Кмитич, но понял, что зря: перебивать султана — плохой тон.

— Мы, конечно же, подумали, что русины это сделали нарочно, чтобы не отдавать нам Старый замок. Однако после тщательного расследования выяснили, что пожар произошел на складе самопроизвольно. Многие из ваших говорили, что это был несчастный случай, но не провокация. Да и смысла в провокации особого не было, если учесть, что так много погибло именно ваших людей, а моему войску взрыв не причинил никакого вреда.

— Что с панами Потоцким и Володыевским? — не вытерпел Кмитич.

— Пан Потоцкий получил легкую контузию, но даже это не помешало ему на следующий день принять визиря и передать ему ключи от города. Мы выполнили свое обещание, все, кто хотел, мирно покинули город. Володыевский… Его нашли… Ему снесло осколком полголовы…

Кмитич закрыл глаза, перекрестился, бормоча молитву. Этого он боялся больше всего. Ну, хотя бы жив Потоцкий.

— Много погибло людей? — спросил Кмитич.

— Около ста. И более трехсот получило ранения, контузии и прочие увечья. И вот когда разбирали завалы, то под обломками нашли и вас, пан Кмитич.

— Примите мою благодарность, — поклонился Кмитич.

Султан довольно улыбнулся. Ему явно было приятно принимать благодарность от человека, о котором он так много слышал от своих соглядатаев.

— Вы были совсем плохи, пан Кмитич. Вы не приходили в себя целую неделю. И если бы не моя жена Кютюр, мои врачи бы вас не выходили. Это она, пресветлая моя Кютюр, отпаивала вас какими-то известными только ей травяными настоями, лечила вашу пробитую голову. Одним словом, еще через неделю, уже здесь, в Стамбуле, вы пришли в себя и дело пошло на поправку.

— Так, значит, я в Стамбуле?! И не ел и не пил две недели?! — Кмитич немало удивился. — Как такое возможно?

— Кютюр вас отпаивала своими настоями. Благодаря этому дух в вашем теле и держался, — объяснил султан.

— Мне надо ее отблагодарить.

— Не обязательно. Точнее, отблагодарите, но я вам потом сам скажу, как.

— Значит, я не в плену? Мои товарищи тоже все отпущены?

— Конечно, пан Кмитич, Вы не в плену, и все ваши товарищи отпущены.

— А можно узнать, кто вообще погиб в тот страшный день? Я волнуюсь еще за одного близкого мне человека. Кто-нибудь составлял списки погибших?

— Так, составлял, — кивнул султан, — сам пан Потоцкий, когда шло разбирательство. У меня есть этот список на турецком и русском языках.

— Можно взглянуть в этот список?

Султан щелкнул пальцами, и из-за занавеса выскочил невысокий человек. Мехмед, не оборачиваясь, бросил в его сторону пару слов, и человек скрылся. Через несколько мгновений он вновь появился с длинным списком в руке. Бумагу он протянул Кмитичу, согнувшись в поклоне. Кмитич схватил лист, с ужасом ожидая увидеть длинный перечень знакомых имен. Чудо! Список, составленный убористым каллиграфическим почерком старосты Потоцкого, оказался вовсе не велик в отличие от длины самого листа. И в нем не было ни одной знакомой фамилии! Ни одной кроме Володыевского… Правда, из знакомых был вписан русинский ротмистр Громыко, но тут же вычеркнут с пометкой: «нашелся, легко ранен». Еще из знакомых было две фамилии — Маковецкого и Мушальского, — напротив которых стояли аналогичные пометки, что они не убиты, но лишь ранены и по ошибке были записаны в перечень…

«Значит, из всего высшего состава погиб один лишь Юрий Володыевский! — опустил лист Кмитич. — Он один, потому как вскочил на коня, чтобы предупредить остальных, и получил осколок в затылок…»

«И Боноллиус тоже спасся, — думал с облегчением Кмитич, — в принципе, и не удивительно, ведь я его толкнул на землю, и во время второго взрыва он не стоял, как я, а лежал». Почему-то, несмотря на то, что именно Боноллиус заварил всю эту кашу, из-за которой Кмитич теперь сидит в не особо желанных, пусть и почетных гостях, из-за которой погиб Володыевский и еще сотня человек, оршанский полковник зла на него не держал. Да, Боноллиус поступил дурно, но не подло. Пан инженер всегда отличался таковой мальчишеской прямолинейностью и честностью и своим поступком, в принципе, себе самому нисколько не изменил. Так, прав был Боноллиус: зря клялись и молились не уступать врагу. Верно, не Боноллиус тянул за язык старосту произносить святую клятву перед алтарем… Клятву нарушили. И вот пан инженер сделал то, что считал предельно честным перед Богом — выполнить клятву или умереть. Наивное рыцарство? Да. Но это Боноллиус.

Кмитич поднял голову, вспомнив наконец-то про султана и ожидавшего в полупоклоне слугу. Отдал список, еще раз поблагодарив терпеливо ожидавшего рядом человека.

— А вот тут, пан Кмитич, — мило улыбнувшись, продолжил султан Мехмед, — начинается самое неприятное для вас. Кто-то сказал, что это вы могли поджечь арсенал. Бездоказательно? Да. Но был в вашей биографии случай, когда вы, в самом деле, взорвали себя и свой гарнизон во время осады казаками замка в вашем городе, что называется Минск-Литовский. Чудесным образом вы тогда выжили, пан Кмитич. Вероятно, что вы повторили свой подвиг? И вновь вам повезло выжить? Может, прав был в свое время Иван Хованский, называвший вас дьяволом, а?

— Невероятно. Это лишь ваши догадки, — усмехнулся Кмитич, — да, я взрывал замок в Менске, но взрывал по общему согласию и взрывал вместе со штурмовавшими здание казаками, будь они неладны. Здесь же все не так. Я, напротив, первым узнал, что горит арсенал и стал кричать Володыевскому и Потоцкому, чтобы уводили людей. Володыевский успел предупредить остальных, вскочив на лошадь, но… Это стоило самому ему жизни, как видите.

— Все верно, — отвечал султан, — но почему именно вы первым стали кричать, чтобы люди уходили? Вы вначале подожгли арсенал, а потом у вас проснулась совесть? Так? — глаза Мехмеда сузились. Ему казалось, он ловит хитрого литвина в капкан.