— Йо-х-хо! А как же иначе? Конечно, схватил сам… один и доставил воеводе Образцу. А вот его грамота о том.

— Ну, так давай ее сюда и не морочь мне голову дурацкими байками!

Он покосился на тяжелый большой ливонский щит Филиппа, прислоненный к столбу шатра, небрежно сломал печать, чертыхнулся, пробежал глазами грамоту и швырнул на стол.

— Молодец! — воскликнул он. — Я так и знал, что ты справишься. У меня нюх на людей! Потому государь только мне и поручает их подбирать. Я доложу о тебе великому князю. Он давно хотел прищемить хвост этому Лыку, чтоб не бегал туда-сюда, да знал кто в княжестве хозяин! Слушай, это твой щит? Мне кажется, я его уже видел когда-то…

— Этим щитом пожаловал меня Боровский наместник Образец, за то что я притащил к нему этого Лыко!

— Ах да, вспомнил, — мы были вместе в том походе, когда Образец нанес сокрушительное поражение ливонцам, а магистр ордена, покидая поле боя, швырнул этим щитом в Образца, но к счастью не попал! Великий князь очень смеялся, когда ему рассказывали эту историю! Ну, ладно, иди, отдыхай — Ларя тебя устроит!

— А это… — замялся Филипп.

— Что еще? — раздраженно спросил Патрикеев.

— Не вели казнить, воевода, да помниться ты шубку со своего плеча обещал, тому кто…

— Ах, да, верно! Но ты хотел коней, и мы остановились на полтиннике!

— На рубле, князь, — поклонился Филипп.

— Что ты говоришь? Дорого, черт возьми, обходится московской казне ловля изменников! Ладно, придешь завтра утром — дам тебе твой рубль!

— Благодарю, воевода, — поклонился Филипп, — И еще я хотел спросить, — тут шурин мой — Василий Медведев, не появлялся?

— Что? — Зарычал Патрикеев так, будто ему сунули палец в свежую рану, — Медведев? Под стражей твой Медведев! И, надеюсь, ему в ближайшее время отрубят голову за его преступления!

— Какие преступления? — поразился Филипп.

— Какие? А вот какие: я поручаю ему встретиться с одним человеком и кое-что у него узнать. Вместо этого он ухитрился так напугать беднягу, что тот должен обратиться за помощью к нашему войску, что стояло поблизости: прибегает и кричит — мол, пришел человек, машет мечом, грозится меня убить — спасите! Сотник посылает десять людей для выяснения дела и, — что же ты думаешь? — Медведев, не моргнув глазом, всех их убивает! Нет, ты только подумай! Это у себя на Угре ему дано право казнить и миловать, кого он хочет, но не тут! Перебить целый десяток наших собственных воинов! Да это предательство! За это плаха грозит! Но этого мало, — пока он своих убивал, кто-то прикончил человека, от которого Медведев должен был получить ценные сведения! Таким образом, государственное дело оказалось загубленным! Великий князь еще ничего не знает — и только это пока сохраняет твоему дружку жизнь! Государь занят — к нему срочные гонцы из Пскова прибыли, но как только он освободится, и я ему обо всем доложу — уверен, он тут же распорядится отрубить твоему шурину голову, тем более что плахи готовы — завтра будут казнить на Волхове новгородских изменников, но я лично сегодня же распоряжусь, чтобы изготовили еще одну — отдельную плаху — специально для Медведева!

… Новость была совершенно неожиданной и очень тревожной — измученные, израненные и уставшие гонцы сообщили великому князю, что ливонское войско внезапно напало на псковскую землю крупными силами.

1 января в день обрезания Господнего, ливонцы, пользуясь православным праздником, с ходу захватили Вышгородок, именуемый ими Мариенбургом, сожгли городскую стену и церковь, а большинство жителей, в том числе женщин, детей и стариков беспощадно порубили мечами, так что по сточной канаве, где обычно стекают нечистоты, еще целые сутки текла из города человеческая кровь.

Теперь немцы всем войском идут ко Гдову, который долгой осады не выдержит, потому что в ливонском войске пушки и много инженеров, умеющих подрывать городские стены.

Но и это еще не все. От пленного удалось узнать, что сам магистр Бернгард фон дер Борх во главе стотысячного войска готовиться выступить маршем прямо на Псков.

Великий князь отпустил гонцов и глубоко задумался.

…Они, несомненно, собирались поддержать здешних заговорщиков! Как хорошо, что я выступил к Новгороду на месяц раньше… Все их замыслы провалились… Здесь все уже закончено… Войско освободилось… Не вышло у вас голубчики, не вышло! Думали с двух сторон меня прижмете… А я вот завтра соберу военный совет да пошлю большую часть своего войска на вас! Вот тогда и посмотрим! А воеводой назначу князя Андрея Никитича Оболенского — он воин добрый и не раз уже вас бивал! Вот тут-то вы и попляшете у меня…

Иван Василевич даже тихонько рассмеялся, потирая горбинку на носу, как тут раздался нервный короткий стук в дверь и тотчас на пороге появился бледный Патрикеев. На нем лица не было.

— Что-то еще стряслось? — убрал с лица улыбку великий князь.

Патрикеев только кивнул, проглотив слюну.

Иван Васильевич сел в кресло, скривившись от боли — всегда зимой проклятые болячки вылезают — и тяжело вздохнул:

— Выкладывай.

— Только что прискакал мой человек из Углича.

Великий князь насторожился.

— Да? И что же интересного у братца Андрея.

— Две недели назад князь Волоцкий со всей семьей и двором приехал в Углич. Князья Андрей и Борис разослали по все концам московского княжества, где у них есть земли, гонцов и объявили общий сбор всех своих дворян и служивых людей. Только что они отправили своих жен и детей со свитой и всеми пожитками в сторону литовской границы. Со всех сторон в Углич стекаются сотни людей с оружием. Из Москвы сообщают, что как только ты, государь покинул столицу, князь Андрей, тайно посетил Вознесенский монастырь в Кремле, где, живет в иночестве матушка твоя, вдовствующая великая княгиня Мария и испросил на некое дело тайное благословение, которое и получил, поскольку, как ты знаешь он с малолетства ее любимый сыночек.

Лицо великого князя покрылось бледностью.

— Значит и матушка с ними, — прошептал Иван Васильевич и скривился, словно ребенок готовый вот-вот заплакать, — почему она с ними, а не со мной? Постой, а что же все это значит? — Так же шепотом спросил он у Патрикеева, — Ведь это уже не просто нарушение моей воли, это не просто неповиновение — это же какой-то заговор!

— Нет. Гораздо хуже, государь!

Патрикеев поклонился, потом выпрямился и четко произнес, глядя прямо в глаза великого князя:

— Это МЯТЕЖ!

За десять лет службы Юрок Богун еще никогда не видел князя Федора в таком необыкновенном состоянии духа.

Нет, кое-что похожее, конечно, наблюдалось и раньше — князь однажды уже был влюблен — его роман с Марьей, дочерью королевского бобровника Никифора Любича продолжался почти год, и бывало, что Федор находился в приподнятом настроении, но та любовь казалась какой-то обычной, будничной, больше того, князь, как бы, постоянно стеснялся ее и боялся, чтоб кто-нибудь, даже из слуг, не увидел каких-нибудь проявлений этой любви. Один Юрок, посвященный во все секреты любовных свиданий, иногда встречал Марью за стенами замка и провожал ее по тайным переходам прямо в княжеский кабинет, соединенный со спальней, но, впрочем, это было только вначале, а потом князь велел изготовить еще одну копию ключа, который был только у него — ключа от потайной калитки в стене замка, прилегающей к лесу, — с тех пор Марья приходила в любое время и, случалось даже Юрок не знал, находится она в замке или нет.

Но с того рокового момента, когда не без помощи князя Ольшанского, с которым всегда и везде происходили какие-то удивительные истории, в замке Горваль появилась старая княгиня Юлиана со своей очаровательной и необыкновенно богатой дочерью, князь Федор Бельский изменился до неузнаваемости.