Когда князь Иван на всем скаку остановил коня у кареты, нападающих давно и след простыл, преследовать их в лесу не было никакой возможности, и, стало быть, ожидаемого боя не предвидится. Князь снял шлем, спешился и первое, что он услышал, был заливистый как колокольчик девичий хохот.

— Браво, князь, браво, браво, браво! — хлопая в ладоши, и подпрыгивая, как девочка, говорила княжна Анна, выпорхнувшая из кареты навстречу спасителю, как только опасность миновала. Потом она посерьезнела и растроганно произнесла:

— Нет, правда, князь, ты был великолепен! Я и матушка сердечно благодарим тебя за наше спасение. — Она кокетливо протянула ему руку для поцелуя. — Скажи, чем я могу отблагодарить тебя?

Князь Иван смущенно, опустился на одно колено и осторожно поцеловал маленькую нежную ручку.

— Если бы я давно уже не был женат на другой Анне, я просил бы тебя стать дамой моего сердца, княжна — Но раз это невозможно, прошу лишь об одной маленькой услуге. Вспомни об этом дне, когда меня не станет, и принеси на мою могилу букетик полевых цветов. Мне будет легче умирать с мыслью, что я совершил хоть один добрый поступок в своей жизни и обо мне кто-то помнит — я, ведь, на самом деле, очень одинок в этом мире, — с внезапной и удивительной для него самого открытостью признался вдруг князь Ольшанский.

— Какая странная фантазия, — на секунду помрачнела княжна Анна, но тут же снова рассмеялась — Желаю тебе долгой жизни, князь, но если случится так, что ты умрешь, а я еще буду жива — клянусь, что выполню твою просьбу.

— Да, князь, дорогой, не будем говорить о печальном, — подхватила выбравшаяся из кареты старая княгиня, — Благодарю тебя за помощь и.… Господи, ты только посмотри, что эти негодяи сделали с моей повозкой!

Для того, чтобы остановить карету, разбойники заранее выкопали поперек дороги довольно глубокую канаву, засыпав ее легкими желтыми листьями, так что она стала совершенно не видна, а, провалившись в нее, передняя ось кареты сломалась, колеса разъехались, и теперь старая колымага стала вовсе непригодной для путешествия.

— Пресвятая Богородица! — запричитала княгиня. — Что же мы теперь будем делать?!

— Княгиня, — учтиво сказал князь Иван, — мы находимся всего в нескольких верстах от замка Горваль, куда я направлялся, намереваясь навестить моего братца, и, стало быть, твоего троюродного племянника князя Федора Бельского. Будучи с ним в добрых отношениях я позволю себе от его имени пригласить вас с княжной погостить в замке Федора, до тех пор, пока его слуги не починят карету.

— Ну что ж, пожалуй, у нас нет другого выхода, — милостиво согласилась княгиня Юлиана.

— Конечно, тетушка, тем более что, — тут Иван склонился к уху старой княгини, и сказал шепотом, чтобы не слышала княжна, — тем более, что Федор, в отличие от меня, холост, а к тому же красив, богат и вообще один из самых блестящих женихов Великого Литовского княжества…

Один из самых блестящих женихов Великого Литовского княжества нежно поцеловал пухлые, почти детские губки Марьи, и прошептал ей на ухо:

— Я должен идти…

— Ты любишь меня все меньше и меньше, — капризно сказала Марья, — раньше ты мог быть со мной весь день…

— Но милая, — сказал князь Федор с едва уловимой ноткой раздражения — мы уже полдня валяемся в постели. Так жить нельзя. Есть дела, которые требуют моего внимания.

— Ну, хорошо, ступай, милый, я тоже встану и съезжу к батюшке — я не была у него уже два дня. Ты не возражаешь?

— Конечно, дорогая. Я даже думаю, что тебе следовало бы остаться у него на несколько дней, ведь он так тебя любит…

— А ты?

— Что я?

— Ты меня любишь?

— Конечно, ты же знаешь.… До встречи!

Через час вымытый, выбритый и веселый он вошел в свой кабинет, где его уже поджидал Юрок Богун.

— Добрый день — поздоровался Федор, — Марья еще не уехала?

— Нет.

— Что нового?

— Посмотри в окно — это тебя позабавит.

Князь посмотрел, близоруко щурясь, потом растянул пальцами веки, и увидел причудливое шествие, приближающееся к воротам замка.

Впереди ехал Ольшанский, а по обе его стороны в мужских седлах верхом две женщины — старая и молодая. Чуть отставая, четверо людей осторожно несли огромный сундук, а еще дальше воины Ольшанского и какие-то мужики с трудом волокли по дороге карету без передних колес.

— Что это все значит? — спросил Федор.

— Князь Иван не может прожить без приключений. Я увидел их уже давно, и послал человека разузнать, что стряслось. Оказывается, это твоя троюродная тетка княгиня Кобринская с дочкой…

— Что? — перебил Федор. — Неужели это та самая девушка… Я ее никогда не видел..

— Да, это та самая. Более того, думаю, что в сундуке, который столь бережно несут, находится… то самое… о чем все так много говорили в последнее время.

— Ты полагаешь?

— Дело в том, что на карету была сделана попытка нападения, но благодаря вмешательству нашего рыцаря, все обошлось благополучно. Однако карета сломалась, и тогда Иван пригласил княгиню с дочерью погостить у нас, пока колымагу починят. Они въезжают в ворота. Ты не желаешь выйти навстречу?

— Да-да, непременно!

Князь и Юрок торопливо вышли на каменное крыльцо.

Процессия медленно въезжала во внутренний двор замка.

— О, Господи! — прошептал Федор каким-то сдавленным голосом.

— Что случилось? — спросил встревоженный Юрок.

— Боже, какая она красивая, — заворожено вымолвил Федор.

— Здравствуй дорогой брат! — крикнул Иван, и, гремя доспехами, тяжело спешился. — Посмотри, каких гостей я тебе привез!

— Здравствуйте, тетушка, — Бельский подал руку, чтобы помочь старой княгине сойти с коня.

Юрок помог княжне Анне.

— Познакомься с моей дочерью, ты кажется, ее еще никогда не видел.

— Это верно, тетушка, я еще никогда не видел такой неслыханной красоты, — сказал Федор и почтительно поцеловал руку княжны Анны, задержав этот поцелуй чуть дольше, чем того допускали правила приличия.

Одетая для верховой езды Марья увидела всю сцену из окна верхнего этажа.

Она ощутила острый укол в сердце, и задохнулась от боли.

Потом она быстро вышла через черный ход для слуг, вскочила на своего коня и помчалась в деревню.

Ее охватило предчувствие неумолимо надвигающейся страшной беды.

После утренней молитвы игумен Иосиф отдал необходимые распоряжения по монастырскому хозяйству и удалился в свою келью, наказав, чтоб до прибытия князя Волоцкого его не тревожили — надо было как следует подготовиться к беседе с Борисом, а для этого необходимо сосредоточится и еще раз все хорошенько обдумать.

Скрестив руки на груди, Иосиф ходил по келье взад-вперед, и каждый раз, когда направлялся от двери к окну, видел сквозь мутную слюду окошка уголок дремучего бора, окружающего монастырь, а когда шагал от окошка, видел перед собой старый деревянный крест, прибитый к двери. Один лес похож на другой, так же как похожи одна на другую монастырские кельи, и на секунду Иосифу показалось, что он все еще в Боровском Пафнутьевском монастыре, но он тут же он вспомнил, что и в детстве видел в окошко точно такой же лес, и тот же крест висел на стене.

Детство Иосиф помнил смутно, потому что только до восьми лет жил дома, но, посетив недавно свое родное село Язвище, удивился, увидев, что дом, в котором он появился на свет и который всегда казался ему таким большим и просторным, на самом деле тесен и мал. Этот дом построил еще его прадед Александр, по прозвищу «Сани», который пришел из Литвы с отрядом воинов, посланных великим князем Ольгердом на помощь московским войскам, идущим против хана Мамая. В Куликовской битве Александр своими подвигами обратил на себя внимание московского князя, и после сражения Дмитрий Донской, увидев Александра среди раненых, самолично подошел поблагодарить его за ратное мужество и, узнав, что литовский воин беден, пожаловал его небольшим селом Язвище, которое впоследствии стало называться Покровским и находилось неподалеку от Волоколамска. Александр отправился в свое село, с намерением излечившись от ран, продать его и вернуться на родину, но так и остался там навсегда, приняв православие и положив начало роду Саниных. Его сын, Григорий, очень любил жену, и когда она умерла от морового поветрия, дождался совершеннолетия своего сына Ивана и тут же ушел в монастырь. Так начался путь этой семьи к Богу. У Ивана и его жены Марьи было четверо сыновей, но тем не менее короткий род Саниных пресекся — все четверо постриглись в монахи. Первенец — тоже Иван — уже в восьмилетнем возрасте был отдан на воспитание иноку Арсению в Крестовоздвиженческий монастырь в Волоколамске. Иван оказался необыкновенно способным ребенком — уже через год он научился читать и писать, а также изучил все, что было необходимо для совершения богослужений, став чтецом и писцом в монастырской церкви. Господь Бог и природа наделили его удивительным голосом, который не пропал позже, как это зачастую бывает, а напротив, развился и окреп. Вскоре Иван перешел в обитель Пречистой Богородицы, где прожил десять лет. Еще не став монахом, он вел монашеский образ жизни, ревностно изучая иноческий устав, и неустанно работал над трудами отцов церкви, жизнеописаниями святых и древними летописями. Постепенно у него выработалось собственное представление о том, какую роль должно играть духовенство в светской жизни и каким оно должно быть. Но все вокруг совершенно не соответствовало его представлениям, и он отправился на поиски подобающего монастыря и учителя, способного достойно завершить на высшем уровне его и так высокое образование. Все это он нашел в Боровске. Преподобный старец Пафнутий, игумен Боровского монастыря, принял юного пришельца, постриг его в иночество и нарек именем Иосиф. В течение следующих восемнадцати лет, прожитых в Боровске, Иосиф достиг совершенства в деле, которому посвятил свою жизнь. Ему очень повезло с учителем. Старец Пафнутий развил его живой и гибкий ум, воспитал в нем железную волю и научил главному — сохраняя высокое и достойное смирение духа, никогда, никого и ничего не бояться. «Запомни, — говорил он, — никакой боярин, ни великий князь, ни даже митрополит, тебе не указ! Ты служишь лишь Господу, и Он вкладывает свою волю в твою душу. Всегда слушай голос души своей, и если говорит он тебе: это во славу и могущество нашей веры — совершай то!». Старец Пафнутий сам подавал как пример небрежения власти светской, служа ежегодный молебен за упокой души злейшего врага великокняжеского семейства князя Дмитрия Шемяки, ибо считал его «безвинно убиенным», так и пример небрежения власти духовной, не признавая митрополитом Иону, потому что тот «поставлен был великим князем без благословения константинопольского патриарха, а стало быть — самозванец есть!»