Поглядывая искоса на Бориса, который быстро крестился и горячо шептал молитвы, Иосиф подумал, что, должно быть, князь, собираясь взбунтоваться против старшего брата-государя, заранее умоляет Господа простить ему этот грех и тут же оправдывает себя тем, что иначе поступить не может.

После богослужения князь приказал всем боярам побеседовать с монахами, дабы лучше узнать их нужды и потребности, а сам вместе с игуменом отправился в его келью.

Здесь князь откашлялся и, немного волнуясь, сказал:

— Ты знаешь, как я ценю и уважаю тебя преподобный отец. С тех пор, как ты поселился здесь, я ощутил себя ближе к Богу.

— Благодарю за добрые слова, князь, — скромно ответил Иосиф, — я еще ничем не заслужил твоего уважения.

— Твои мудрые слова, отче, — возразил Борис, — уже не раз удерживали меня от неправедных поступков. Надеюсь, что и дальше ты не откажешь мне в духовном покровительстве. Более того, я хочу просить у тебя благословения… — он умолк.

— Благословения, — удивился Иосиф. — На что?

Борис плотнее прикрыл дверь и выглянул в окно.

— Тебе ведь известно, какие притеснения и унижения мои братья и я терпим от Ивана. Мы посоветовались с Андреем Большим и решили, что так дальше быть не может. Довольно! Мы заставим Ивана уважать наши права!

— Как же вы намерены этого добиваться?

— Силой. Мы намерены восстать против него.

— Как!? — Нахмурился Иосиф. — И ты хочешь, чтобы я, а в моем лице святая церковь, благословили вас на смуту и кровавую усобицу?

— Нет-нет, — поспешно заверил Борис — Этого не случится. Иван не посмеет воевать с нами!

— Если вы решаетесь, почему же он не посмеет?

— Но мы ведь не выступаем против него, как против государя! Ни я, ни Андрей не посягаем на московский престол. Мы лишь хотим, чтобы наш брат исполнял волю покойного батюшки и держал нас по старине, с честью и уважением. Разве мы не правы?

— Как же вы намерены действовать? — сурово спросил Иосиф.

— Об этом не беспокойся! — Заверил Борис. — Все продумано. Иван окажется в таком положении, что ему придется выполнить наши законные требования.

— Вот ведь как интересно, — сказал Иосиф, — кажется, ты не хочешь раскрыть мне ваши планы. Бояться меня тебе нечего, стало быть — стыдишься? Что-то в них не по совести, а? Послушай, князь, скажу прямо и ясно: я дам вам благословение на защиту ваших исконных прав, но чтобы это честное дело не превратилось в братоубийственную войну и разорение всей земле, я должен знать о каждом — слышишь, князь, — о каждом вашем шаге! Я также должен быть уверен, что вы во всем будете следовать моим советам. Лишь в этом случае я могу с чистой душой молить Господа об успехе вашего дела.

— Но, преподобный, — у меня нет от тебя никаких секретов! Ты знаешь обо всем!

— Так ли? — неожиданно резко спросил Иосиф.

— Ну-у-у… Разве, может, какие-нибудь мелочи, — смутился Борис.

— А письмо королю Казимиру — это тоже мелочь?

Князь Борис Волоцкий покраснел до ушей.

— Я просто не успел сказать, — начал было оправдываться он, и вдруг поразился: кроме Андрея, Лыко и трех отправленных в Литву людей никто об этом не знал. — Но… Откуда тебе известно?

— Мне многое известно, — холодно отвечал Иосиф, — и я упомянул об этом письме лишь для того, чтобы показать тебе: все, сделанное без благословения Господня, не приносит успеха. Двое из посланных тобой людей погибли на рубеже, а письмо едва не попало в чужие руки.

Пройдет еще много лет, прежде чем Иосиф изложит на бумаге свою теорию о «коварстве Божьем», но, возможно, ее основы рождались уже сейчас.

Князь Борис побелел, как снег, и прошептал:

— Это невозможно! Откуда тебе известно, что они погибли на рубеже, если они могли достичь его лишь вчерашней ночью! Ни один гонец не успел бы донести эту весть!

— Господу Богу не нужны гонцы! — ответил Иосиф, и от его голоса по телу князя Бориса побежали мурашки.

Со двора донеслись удары колокола.

— Прости, князь, — сказал Иосиф. — Мне пора идти. А ты подумай обо всем, что я сказал.

На прощанье он осенил князя крестным знамением, и тот почтительно поцеловал холодную белую руку Иосифа.

Спустя три дня в Волоколамск прискакал Зайцев. Он сразу отправился к Оболенскому-Лыко, и вместе они поспешили в терем князя Бориса, чтобы сообщить ему скверные новости.

Узнав обо всем, князь был совершенно потрясен чудесным провидением Волоцкого игумена. Иосиф стал казаться ему каким-то святым кудесником.

Однако, то что произошло, серьезно обеспокоило князя.

Пытаясь справиться с суеверным трепетом, он начал лихорадочно размышлять, что делать дальше. Если письмо полностью не сгорело в огне, и великий князь обо всем узнает — не миновать беды… Правда, все можно свалить на Оболенского — ведь это были его люди, но тогда уж точно придется выдать любимого боярина на смерть великому князю, и мысль об этом возмутила Бориса. И в ту минуту, когда он вспомнил вчерашние слова Иосифа и решил немедля обратиться к нему за спасительным советом, вошел дворецкий и доложил, что из монастыря прибыл монах с письмом от игумена.

Князь Борис лихорадочно сломал печать и развернул послание. Иосиф писал:

«… Господь подсказал мне, что ты нуждаешься в помощи, и я подумал, что мой скромный совет может тебе пригодиться. У тебя есть маленькое сельцо Быково. Мало кто помнит, что оно твое, потому что окружено со всех сторон землями, принадлежащими великому князю. Пожалуй этим сельцом князя Оболенского-Лыко и пусть он немедля отправляется туда, да сидит там тихо. Если великий князь, получив сообщение о событиях на Угре, пошлет людей, чтобы схватить его, никому не придет в голову искать боярина среди земель самого государя…»

Борис перекрестился и облегченно вздохнул, окончательно убедившись в чудесной прозорливости игумена Иосифа.

Через час боярин Оболенский-Лыко начал готовиться к отъезду в свое новое владение, а князь Борис заторопился в монастырь, чтобы покаяться в грехах, помолиться о спасении души и получить благословение на грядущие дела: согласно предварительной договоренности с Андреем Большим, он должен был через два дня выехать к нему в Углич, чтобы совместно разработать план дальнейших действий против их старшего брата.

Когда князь Волоцкий выезжал за ворота своего терема, все вокруг потемнело, холодный осенний ветер внезапно прекратился, и в наступившей тишине плавно и бесшумно с неба посыпались первые снежинки…

А в Бахчисарае было по-прежнему тепло, и высокие минареты устремлялись в безоблачное небо той чарующей и невыразимой голубизны, которую можно увидеть только в Крыму.

Крымский хан Менгли-Гирей-ибн-Хаджи-Гирей, верный друг и союзник великого московского князя Ивана Васильевича, только что получил тревожное известие.

Одетый в свой обычный наряд для официальных приемов — темно-синий кафтан, расшитый золотом и подпоясанный красным кушаком, поверх него — красный кафтан, на голове низкая татарская шапка, отороченная дорогим мехом, на ногах сапоги из красной кожи, худощавый с тонкими бровями и слегка раскосыми глазами, с усами и широкой, окладистой, на зависть многим татарам, бородой, тридцатилетний хан сидел на низком, обитом красным бархатом стульчике у фонтана в самом центре ханского дворца, и выслушивал донесение своего доверенного посланника и тайного агента Сафат-мурзы, только что вернувшегося из Московского княжества.

Сафат, по нелепой случайности угодивший этой весной в плен к князю Семену Бельскому и несколько месяцев томившийся в темнице замка Горваль, где он при весьма печальных обстоятельствах подружился с московскими дворянами Медведевым, Бартеневым, и Картымазовым, также попавшими в эту темницу, откуда их всех освободил Антип со своей бандой лесных разбойников, расставшись с новыми друзьями после боя на Угре, отправился в Касимов к жившим под покровительством Ивана Васильевича братьям хана Менгли-Гирея, Нур-Дуалету и Айдару, к которым он, собственно, и направлялся до столь неудачной встречи с князем Семеном.