– У вас вереки прогнили в вашем лесу! Новые нужны, – обратился к Елене Кмитич, – и никакое это не Божее чудо. Это влага, сырость и вес этого ублюдка. Вот что это!
– Есть неписанные законы… – начала Елена, но Кмитич ее прервал: – Я вижу только гнилые веревки, – грозно сказал Кмитич, швыряя на траву под ноги Елены порванные путы. – Я также вижу человека, казнившего двух наших честных людей. Может, и еще кого казнил за те годы, что я тут отсутствовал? Ведь наверняка казнил! Не сидел же этот царев служка, сложа свои кровавые ручонки! Выслуживался!
– Верно, – сказал кто-то за спиной Кмитича, – два раза возглавлял крупную охоту на нас, курва.
Елена молчала. Трое повстанцев также молчали, растеряно глядя то на Елену, то на Кмитича. Молчал и ротмистр Сорока, явно озадаченный.
– Веревка порвалась, вешать его нельзя, – повторила, хмуро посмотрев на Кмитича Елена. Она хотела еще что-то сказать, но Кмитич вновь ее перебил: – Добре, пани Елена. Вешать не будем!
И тут Кмитич молниеносно выхватил из-за широкого кожаного ремня пистолет, взвел замок и выстрелил вупор старосте прямо в грудь. Тот охнул и рухнул как сноп. Все вздрогнули, недоуменно глядя то на упавшего Буя, то на Кмитича. Впрочем, лицо Елены вновь ничего не выражало.
– Изменникам смерть! И никакой Господь Бог не явит никакого чуда, чтобы оправдать предателя, за которым мы безуспешно охотились три года! – голос Кмитича звучал жестко, глаза блестели холодной сталью… Только что все видели милосердного доброго пан Кмитича, а вот уже совсем другой человек, жестокий, карающий, злой. Сорока тут же вспомнил сцену расправы над Гонсевским. Сцена показалась ему похожей, пусть и обстоятельства и причины разные. Он отвернулся, перекрестившись… – Ну что уставились? – как-то грубо обратилась Елена к двум повстанцам все еще стоявшим над мертвым старостой. – Уберите этого дохлого мерзавца! Веревка оборвалась, а пуля нет! Значит, не совершил Господь чуда, не уберег его. Стало быть, виновен…
Глава 5. В кольце интриг
В то жаркое лето, кажется, любовь захватила всю Литву, пользуясь тем, что война притихла, словно побитый старый пес. Пока ошеломленный Кмитич целовал губы Елены, его друг Михал получил сразу два свадебных приглашения, которые его немало удивили и обрадовали. Первому приглашению – Богуслава – Михал был особенно рад. Наконец-то Папа дал официальное согласие на выписку благославления на брак любимого кузена Михала и его бывшей юношеской любви Анны Марии! Конечно же, только Рим мог позволить сочетаться браком столь близким кровным родственникам – дяде и племяннице. По ходатайствам различных дворов из соображений прежде всего династической необходимости это делалось не столь уж редко, посему эту процедуру Богуслав считал достаточно отработанной. Увы, реакции Папы пришлось ждать долго, около двух лет, слишком долго, пусть Радзивиллы и сумели найти весьма веские аргументы для мотивированного обращения к Наместнику Апостола Петра на земле. Но помимо всего прочего братья Радзивиллы Януш, покойный отец Анны Марии, и Богуслав были кальвинистами. Тогда как сама Анна Мария, несмотря на отца и православную мать, была крещена католичкою. И эти запутанные, пусть и весьма типичные для литвинской шляхты христианские тонкости могли быть улажены исключительно папским благословением, которого и добивался Богуслав через доверенных лиц в Риме. И вот, одобряющие новости пришли-таки из Ватикана – Папа согласился. Правда, Богуслав все еще с трудом верил, что получит «священный документ» на руки и просил никому про свадьбу не распространяться. Богуслав писал по этому поводу Михалу так:
Папское Разрешение, о котором многие лица, включая тебя, хлопотали, со дня на день будет в городе. То есть предпринятые затраты начинают оправдываться, – оно в Риме подписано и печать соответствующая для надлежащего использования поставлена. Поблагодарив Господа за все содеянное, все же не станем об этом излишне распространяться.
Венчать нас должен будет ксендз католический, когда прибудет – потому как именно на этом условии благословение было подписано. Ну и не станем святейшество огорчать. Даже если церемония должна будет совершиться в Митаве. Приехать инкогнито все равно не удастся – не менее 1000 коней и людей будут в сопровождении – эдак мы враз всю Митаву объедим. Однако, надо думать о том, что уже скоро Разрешение будет в руках и дело без осложнений надо доводить до конца; иначе как бы не пришлось за ужином яд употребить…
Второе приглашение прислал старый добрый друг и боевой товарищ Ян Собесский. Русский Галицкий князь, после того, как его возлюбленная Марысенька овдовела, год ждал окончания траура, но потом и сам ушел на целый год громить казаков на Волыне и в Укрании. Теперь же Ян вернулся и приглашал на свадьбу Михала. Эти два события казались Михалу почти чудом, и на этом фоне он совершенно позабыл про недавние обиды и разочарования из-за польной булавы. Правда, если Собесский венчался очень скоро, в мае, то Богуслав решил не пороть горячку и ожаниться после летнего поста, осенью, в ноябре, перед постом рождественским.
Свадьба Собесского проходила в том же самом заброшенном замке под Варшавой, что ночью так напугал Михала, и где он познакомился со своей будущей женой. Правда, сейчас, не то потому, что был день, не то потому, что замок немного прибрали, мрачным он Михалу не показался. Несвижский князь обратил внимание, что ржавое кольцо на дверях почищено до блеска, а все вокруг тщательно подметено… Марысенька оказалась маленькой молодой женщиной, выглядевшей еще меньше на фоне высокого широкоплечего жениха. Красавицей ее трудно было назвать, но ее большие, почти детские голубые глаза придавали д’Аркьен некий подкупающий шарм, как и ее безупречный французский вкус в одежде, который у всех присутствоваших женщин заметно отличался от того, к чему привык Михал. Теперь все дамы еще больше оголили плечи и грудь, а край декольте лишь еле-еле прикрывал места, где должны быть соски. Сама д’Аркьен повершила здесь всех: ее вырез на груди был самым глубоким, а левая грудь была оголена так, что из под ткани белого шелка чуть розовел край соска… «Да уж, – не без улыбки думал Михал, – еще чуть-чуть и груди наших паненок предстанут перед нашими очами полностью!»
Война, впрочем, сказалась на достатке Собесских. Свадьба, пусть на нее и были приглашены король с королевой, прошла куда как скромнее, чем у первого мужа Марии д’Аркьен Яна Замойского, героически погибшего два года назад.
Во время веселья Михал улучил момент, чтобы по душам поговорить со своим счастливым другом. Он вкратце рассказал ему об их с Богуславом плане сделать его, Яна, королем Польши и Великим князем Литвы.
– Не знал, братко, что ты будешь так обо мне заботиться, – растрогался до слез Собесский. Михал покраснел. «Эх, если бы я все мог рассказать тебе!» Смущение и стыд перед Собесским Михала были настолько сильными, что он решил хотя бы чуть-чуть раскрыться своему другу: – Тут доброе дело для всех нас. И для Литвы в большей степени. Ты ведь человек русский, тебе русские земли не чужие, в отличие от ополяченного полностью Яна Казимира и его Марии. Твоя кандидатура всех устроит. Нас с Богуславом особенно. И Русь, и Польшу, и Литву тоже устроит. Мы хотим в будущем с твоей помощью отделиться от Польши. Зразумел, Янка?
– Поляки меня на трон не захотят, – замахал своими медового цвета волосами Собесский, – они ревнуют нас.
– Ну, почему же? Ягайло ведь короновали!
– Это было давно. Сейчас все по-другому.
– И вот, чтобы поляки не артачились, Богуслав решил надавить на них через Ежи Любомирского.
– Этого сумасброда?
– Не говори так о нем. Этот сумасброд, согласись, имеет большое влияние и связи у польской шляхты, а также заграницей. Он на короткой ноге с Австрией и Брандербургией. Он в свое время спас Яна Казимира!
