– Не знаю, – ответил Кмитич, глядя ей в глаза, – и в самом деле, странно. – Можно было бы лучше лик Христа носить, как Богоматери, – продолжала Елена. – Или фигурку рыбы – первый символ христианства, а?

При этом Кмитич обратил внимание, что у самой Елены не было никакого крестика на теле. Лишь какая-то черная ниточка с заплетенными в нее красными узелками. Кмитич хотел спросить, что означает эта ниточка, но не успел.

– Ты приехал из-за меня? – ее голубые глаза смотрели на Кмитича, и солнце отражалось в них яркими звездочками.

– Так, – улыбнулся Кмитич, – хотя есть и предложение примкнуть к Михалу Пацу и вдарить по московитам. Маршрут Паца лежит через Рославль. Хочу лично освободить этот город. Там родилась моя мама.

– Вот как? – Елена сделала удивленные глаза: – Не может быть!

– Почему?

– Потому что я тоже родилась там. В детстве переехала в Смоленск за лучшей долей, но… сам знаешь какую долю избрала.

– Вот уж удивительное совпадение, – подивился Кмитич, приподнимаясь на локте, – значит это и твой родной город?!

– Но я не могу увести отряд отсюда, – Елена обвила своей тонкой голой рукой сильную шею и голову Кмитича.

– Почему? Здесь же пока никого нет!

– Есть. Гарнизон в Полоцке. Они тихо сидят и не рыскают по окрестностям, потому что нас боятся. Три дня назад московские фуражисты прибыли в Полоцк, так целый двухтысячный отряд их сопровождал. Так мы все равно на хвост обоза налетели, разгромили. Шестнадцать мушкетов захватили да восьмерых пленных. Не знаю, вот, что с ними делать. Короче, боятся нас, как зайцы. Понимают, что разобьем их по частям, что мы уже не раз делали. Они из-за нашего отряда и еще одного, с которым мы постоянную связь поддерживаем, в Десну бояться сунуться уже семь лет как. Местные вёски стороной обходят, засад боятся. Короче, здесь мое собственное маленькое королевство, бросить которое я никак не могу. Так что, не получится снять отряд и уйти. И с тобой сама пойти не могу.

– А Винцент Плевако? Он, что, не может тебя заменить? – несколько настороженно спросил Кмитич.

– А ты ко мне его до сих пор ревнуешь? – хитро улыбнулись голубые глаза.

– Нет, – смутился Кмитич, – просто спросил.

– Не ревнуй. Он давно уже понял, что я ничейная, и не его тоже. В него тут девушка одна влюбилась, что пришла в отряд вместе с отцом и матерью. Так у них уже ребенок родился, мальчик. Винценту не до руководства отрядом.

– Здорово, – улыбнулся Кмитич. – У всех рождаются мальчики!

– Это потому что война, – грустно посмотрела в глаза Кмитича Елена, погладив его по волосам. – Бог возвращает часть утерянных душ.

– Ну, да ничего, – улыбнулся ей Кмитич. – Пока сын Винцента говорить научится, думаю, мы московитов разгромим, и хлопец проживет более счастливую и мирную жизнь в отличие от нас. Как и мой сын, как и твои дети…

При слове «дети» Елена нахмурилась.

– Тут Хованский обещал объявиться, – резко поменял тему Кмитич. – Лично мне мстить собрался. Не слышно о нем?

– Пока нет. Царь, кажется, готовит большой поход на Польскую Русь, мстить казакам за Конотоп собрался.

– Знаю. Поэтому Пац на юг и двигает.

– А ты?

– Пока Хованский не объявился, пойду с Пацем, а потом… – Не старайся лично поквитаться с Хованским, – перебила Елена Кмитича, вновь как-то холодно взглянув в его глаза, – тщетно. Его ты все равно не убьешь.

– Откуда ты знаешь? Вновь твое колдовство? – Кмитич приподнялся на руке, сверху вниз глядя на Елену.

– Не важно, – нахмурилась она, – говорю тебе, что ваш с ним поединок, схватка двух непобедимых хищников, не закончится кровью ни твоей лично, ни самого Хованского. Его убьешь не ты.

– А кто? – глаза Кмитича расширились.

– Его убьют свои. – За что? За то, что меня не одолеет? Как Шеина?

– Нет, не из-за тебя, но то сказать я тебе не могу. Знаю только то, что сказала.

Они лежали под жаркими лучами майского солнца, нежась в свежей траве и запахе полевых цветов, счастливые, но разговаривали уже не о любви, а о войне.

– Жаль, – вздохнул Кмитич, – хорошо с тобой, но мне уже скоро собираться надо. Говоришь, пленные у тебя в отряде сидят? Это что-то новенькое.

– Убить рука не подымается. Молодые еще совсем хлопцы, мордвины все. По-русски только один немного говорит. Я прикинула: им же, поди, по девять и десять лет было, когда мы с тобой в Смоленске отбивались…

Кмитич стоял, заткнув руки за пояс и внимательно осматривал пленных. В простой бесхитростной одежде пехотинцев, в лаптях перед ним стояло восемь молодых и высоких светлоглазых румяных парней, лет не старше восемнадцати. «Так, убить их – грех на душу брать. И в самом деле, не каратели же они!» – думал оршанский полковник.

– Никто сопротивления из них особо не оказывал. Подняли руки и сдались, – говорила Елена, стоя рядом.

– Кто из вас говорит по-русски? – обратился к пленным Кмитич.

– Я, пан господин, – подал голос курносый веснушчатый парень, на вид, кстати, самый младший из всех.

– Переведи своим хлопцам следующее, – сказал Кмитич, важно расхаживая перед строем напугано глядящих на него пленных, – у вас один шанс вернуться домой. Нужно остаться в лагере и помогать повстанцам выгнать царскую армию из нашей страны. Чем быстрее мы и вы это сделаем, тем быстрее вас отпустят домой. Освободить вас сейчас мы не можем, сами понимаете. Кто из вас сам ненавидит царя, а таковые имеются, я знаю, милости прошу в мою хоругвь. Я еду в армию польного гетмана Речи Посполитой, чтобы громить царские войска по всей нашей земле.

Курносый с веснушками перевел. Парни что-то быстро и живо стали обсуждать на своем птичьем языке, но говорили не долго.

– Мы согласны, пан господин, – поклонившись сказал переводчик, – вот есть двое, Иван и Фаркан, которые хотят с вами пойти, остальные будут повстанцам помогать.

– Вот и славно, – улыбнулся Кмитич, и обратившись к Елене, добавил: – А ты не знала, что с ними делать…

И повернувшись к ротмистру Сороке, улыбаясь крикнул: – Принимай пополнение, ротмистр!

Сорока скривился, но больше деланно, и шутки ради заметил: – Так ведь они не пьют, не курят и песен наших не поют!

– Научишь! А то, что не курят, то всем у них учиться! – приказал Кмитич, и литвины весело рассмеялись.

– А что с паном Буем делать? Отпускать, все же, что ли? – обратился к Елене какой-то бородатый повстанец. Елена в раз помрачнела, опустив голову. Негромко сказала: – Раз Господь явил чудо и указал на его невиновность, то… – Погоди, – Кмитич тронул ее за рукав, – это какого еще Буя? Пана Григория Буя?

– Так, – кивнула Елена, а Кмитич удивленно присвистнул, сдвинув свою меховую шапку-пирог на затылок… Григорий Буй… Этот местный староста из деревни Лошица, когда туда пришли московиты, принял царскую схизму и начал служить новым хозяевам. Вначале все думали, мол, под нажимом. Но выслуживаясь перед московскими захватчиками, пан Буй лично бичевал, а потом приказал повесить двух крестьян, помогавших повстанцам Багрова провиантом и оружием. С тех пор повстанцы и пытались поймать да судить предателя. Но изловить этого всегда сверх-осторожного пана не получалось. Кмитич, если честно и забыл про него, но вот, услышав имя, узнав, что Буй в плену у Елены, оршанский полковник не на шутку удивился. Удивил и ответ Елены – отпустить предателя.

– Почему отпустить? Как отпустить? Вы его поймали после трех лет охоты, и вдруг отпустить? – забросал Кмитич Елену вопросами.

– Верно, – та старалась не смотреть в глаза Кмитичу. – Отпустить. Мы его вешали, но веревка оборвалась. Значит, вешать нельзя. Значит, не виновен.

– Так, – уткнул руки в боки Кмитич, – а ну, приведите этого голубчика сюда!

Через несколько минут два рослых хлопца с саблями и пистолетами за поясами доставили связанного по рукам Григория Буя. Коренастый и тучный, с длинными темными усами и трехдневной щетиной на щеках, Буй зло зыркал из-под мохнатых белесых бровей, взглядом пойманного волка. – Развяжите ему руки, – приказал Кмитич. Его послушались, словно он был первым командиром здесь. Елена молчала, лишь внимательно наблюдая за действиями Кмитича. Тот взял веревку, с силой дернул ее, веревка порвалась.