Видкун не был тщеславным, хотя выглядел и одевался он именно так. Я припоминаю первую встречу на коммутаторе в Харькове. Темнело, и я была поглощена чтением при свете старинной электрической лампочки. И тут входит мужчина — высокий, утонченный и элегантный. Он самоуверен, собран и спокоен, без следа страха и неуверенности, которые в те тяжелые времена были присущи моим соотечественникам. Он был настолько вежлив и галантен, что я невольно почувствовала себя рядом с ним в безопасности, защищенной и что-то значащей.

Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда воспринимала все со свойственным шестнадцатилетней девочке идеализмом, и именно это заставило меня так решительно бросить свою родину и маму. Это была юношеская первая любовь. Когда тебе шестнадцать и ты влюблена, кажется, что это навсегда. Видкун тоже увлекся мной, не осознавая сложностей, которые могут возникнуть с появлением жены, тем более такой юной. За много лет своего холостого существования он разучился уделять время и внимание другому человеку. Кроме этого, он должен был учитывать большую разницу в возрасте, в характерах и в нашем прошлом. Но я была молода, легко поддавалась влиянию и очень хотела угодить ему. И я ни в чем не виню Видкуна.

Мой муж установил расписание нашей повседневной жизни согласно своим делам и привычкам. Мы просыпались довольно рано, и я оставалась в постели, пока он принимал душ, а затем предоставлял ванную мне. Потом мы вместе завтракали. Он говорил, к которому часу его ждать домой, и уходил на работу, а я всегда смотрела у окна, как он уходит, и махала ему рукой. Видкун ходил на работу пешком, машиной пользовался только для длительных поездок. Оставшись одна, я занималась хозяйством, читала, учила язык, писала письма и ходила гулять.

Я гуляла по главному проспекту города, Карл-Йохансгате, и возвращалась домой. Каждый день в одно и то же время длинный черный лимузин медленно проезжал мимо меня по этой широкой тихой улице. Я была заинтригована номерным знаком машины, состоящим из единственной цифры «1», а также худощавым смуглым джентльменом, похожим на испанца, который сидел на заднем сиденье. У него всегда был грустный вид. Он также, должно быть, заметил меня и мое любопытство, потому что после нескольких наших встреч стал приветствовать меня, приподнимая свою шляпу и слегка улыбаясь. Я реагировала на его приветствие с недавно приобретенной сдержанностью, сопротивляясь своему порыву широко ему улыбнуться.

Я спросила Видкуна, кто этот мужчина, и была поражена, узнав, что, по всей вероятности, это король Норвегии Хокон VII.

— Но почему же он такой скромный и грустный? — спросила я.

Во всем этот монарх, который приподнимал шляпу в знак приветствия, был так не похож на мои романтические представления о короле, почерпнутые из сказок Андерсена. Он меня приятно удивил своей любезностью. К моему великому изумлению Видкун не разделил моего восторга. Наоборот, он был раздражен и упрекал меня за то, что я не следую его советам не смотреть на незнакомцев.

— Но что в этом плохого? Это же твой король! — воскликнула я с негодованием.

Видкун ответил в своем стиле:

— Но ты же не знала этого, и для тебя это незнакомый мужчина!

Так случилось, что вскоре после этого разговора король пригласил Видкуна, чтобы заслушать личный доклад о России и его работе по помощи голодающим. Затем король задал ему несколько вопросов обо мне и попросил привести меня во дворец и представить ему и королеве. А через некоторое время пришло официальное приглашение от короля, и я получила несколько уроков дворцового этикета. Как и следовало ожидать при настолько демократичном монархе, событие было организовано с поистине королевским достоинством и простотой и стало одним из моих лучших воспоминаний о Норвегии.

Вскоре после того, как Квислинг начал работать в Генеральном штабе, Российское телеграфное агентство (РОСТА) сообщило, что в связи с хорошим урожаем зерновых в России Помгол намерен закончить сотрудничество с иностранными организациями по оказанию помощи голодающим. Помгол выражал благодарность работникам сельского хозяйства за их вклад в улучшение ситуации. За несколько дней до этого Фритьоф Нансен в Женеве доложил о работе своей организации с русскими беженцами. Но, очевидно, он не высказал личного мнения относительно «окончания» голода. И это не удивительно, так как 22 августа он попросил своего представителя в Риге телеграфировать Квислингу, что было бы хорошо, если бы он смог еще на несколько месяцев поехать в Россию после отпуска, так как его работа на Украине была крайне важна[68].

Международная организация по оказанию помощи голодающим в Женеве прекратила деятельность 25 сентября, но при условии, что обязанности и полномочия этой организации переданы под руководство Нансена. Через пять дней Джон Горвин (глава представительства нансеновской организации в Москве) подтвердил, что урожай зерновых и на Украине, и в России не такой, как ожидалось. В то время с визитом в Москве находился представитель Красного Креста, который сообщил властям, что около четырех миллионов человек в четырех украинских губерниях голодают. Поэтому необходима срочная помощь. Российские власти попросили Нансена продолжать его программу по оказанию помощи голодающим в России, и после этого его личные секретари написали Квислингу в Осло 5 и 8 октября, осведомляясь, как здоровье капитана и готов ли он возобновить работу на Украине. Его попросили связаться с А. Г. Джейн (личный секретарь Нансена в Осло) как можно скорее. 18 октября Фрик в Женеве получил сообщение от Квислинга, что, несмотря на не очень хорошее самочувствие, капитан готов вернуться на Украину, если работа по оказанию помощи голодающим будет организована лучше[69].

Возможно, такое замечание Квислинга было обусловлено тем, что русские в последнее время усложнили административную работу. Из письма Л. Каменева от 4 октября 1922 года Джон Горвин узнал, что «Центральный комитет по организации помощи голодающим» преобразован в «Центральный комитет по борьбе с последствиями голода»[70]. Хотя это и был тот же Помгол, это означало, что организация Нансена должна вновь начать переговоры с советскими властями.

Квислингу предстояло многое обдумать всего лишь через месяц после возвращения домой. Проблемы со здоровьем не были настолько серьезными, чтобы помешать ему активно работать практически 24 часа в сутки. Рассказ Александры свидетельствует, что он работал безустанно и все больше мрачнел с приближением осени 1922 года.

Пока стояла теплая погода, мы часто ездили с друзьями на пикники. Видкун пообещал мне поездку в Телемарк, чтобы показать свой дом и представить родителям, которых он давно не видел. Они были очень рады, что он наконец женился и хотели поскорее познакомиться со мной. Однако Видкун долго не мог получить отпуск, а когда получил его, Йорген, который лечил меня от желтухи, сказал, что мне еще слишком рано предпринимать такую длительную поездку в другую часть страны, где уже было холодно и снежно. Кроме этого, у меня не было теплой одежды, так как в Осло еще не наступила зима. Поэтому Видкун поехал к родителям один.

Он пытался успокоить меня, видя, что я расстроилась, и сказал, что как только потеплеет, мы еще не раз сможем съездить в Телемарк и даже дальше на север Норвегии, тем более что там особенно красиво весной.

— Тебе понравится мой родной город, — сказал он. — В мире нет ничего красивее нашей долины. Я вернусь через неделю или две. Пиши мне каждый день, не скучай и будь осторожна. Вивеке и Конкен будут навещать тебя, а другие родственники приглашать в гости.

С этими словами он поцеловал меня в щеку и настолько быстро вышел из квартиры, что я ни слова не успела ответить.