Когда мы дойдем до западной цивилизации, то без труда определим и характерную для нее тенденцию. Она, несомненно, заключается в склонности к машинному производству — в сосредоточении интересов, усилий и способностей на практическом применении естественнонаучных открытий посредством изобретательного конструирования материальных и социальных «часовых механизмов». Это и материальные механизмы, такие как автомобили, наручные часы, бомбы; и социальные механизмы, такие как парламентские учреждения, системы государственного страхования и графики военных призывов. Данная склонность была присуща нам дольше, чем мы предполагаем обычно. Образованная элита других цивилизаций смотрела на западного человека как на отвратительного материалиста задолго до начала так называемого машинного века. Анна Комнина[488], византийская принцесса, ставшая историком, смотрит на наших предков, живших в XI в., именно таким образом, как явствует из той смеси ужаса и презрения, которая была ее реакцией на механическое изобретение крестоносцами арбалета. Это западное новшество того времени — с характерным [для нашей цивилизации] ранним развитием смертоносных изобретений — на несколько столетий опередило изобретение часового механизма, явившегося шедевром средневекового европейца в области применения его механической склонности к менее привлекательным мирным искусствам.

Некоторые современные западные писатели, в частности Шпенглер, до того увлекались этой темой «характеров» различных цивилизаций, что трезвая оценка начинала уступать место произвольному фантазированию. Возможно, мы сказали уже достаточно, установив тот факт, что некоего рода дифференциация действительно имеет место. [Однако] мы оказались бы перед опасностью утратить чувство меры, если бы потеряли из виду в одинаковой степени несомненный и гораздо более значительный факт, что разнообразие, проявляемое в человеческой жизни и институтах, явление поверхностное, которое скрывает лежащее в основе и нисколько его не умаляющее единство.

Мы сравнили наши цивилизации со скалолазами. В этом сравнении различные альпинисты, хотя и являются в действительности отдельными индивидами, все вовлечены в единое предприятие. Все они пытаются взобраться на одну и ту же скалу с одной и той же отправной точки, расположенной на нижнем уступе, до одной и той же цели, расположенной на верхнем уступе. Лежащее в основе единство в этом случае очевидно. Но оно будет еще очевиднее, если мы прибегнем к иному сравнению и представим рост цивилизаций в понятиях притчи о сеятеле^{98}. Посеянные семена — это отдельные общества, и каждое из них имеет свою судьбу. Однако все они принадлежат к одному роду и посеяны одним Сеятелем в надежде получить добрый урожай.

Проблема надломов цивилизаций более очевидна, чем проблема их роста. В самом деле, она почти так же очевидна, как и проблема их возникновения. Возникновение цивилизаций нуждается в объяснении ввиду одного того факта, что этот вид [обществ] появился и что мы можем перечислить двадцать шесть его представителей (включив в это число пять задержанных цивилизаций и не обращая внимания на недоразвившиеся). Теперь мы можем пойти дальше и увидеть, что из этих двадцати шести не менее шестнадцати уже умерло и предано забвению. Десять оставшихся — это западное общество, основной ствол православного христианства на Ближнем Востоке, его ответвление в России, исламское общество, индусское общество, основной ствол дальневосточного общества в Китае, его ответвление в Японии и три задержанные цивилизации полинезийцев, эскимосов и кочевников. Если мы более пристально рассмотрим эти десять уцелевших обществ, то увидим, что полинезийское и кочевническое общества ныне пребывают на стадии предсмертной агонии, а семь из восьми оставшихся — все в той или иной степени подвергаются опасности уничтожения или ассимиляции восьмой, а именно цивилизацией Запада. Кроме того, не менее шести из этих семи обществ (за исключением эскимосской цивилизации, чей рост задержался в младенчестве) несут на себе следы уже произошедшего надлома и перехода к стадии распада.

Одним из наиболее заметных признаков распада, как мы уже отмечали, является то, что в своей последней стадии, несмотря на упадок и потерю могущества, распадающаяся цивилизация добивается отсрочки благодаря принудительному подчинению политической унификации в универсальном государстве. Для западного ученого классическим примером этого является Римская империя, в которую было насильственно втиснуто эллинское общество в предпоследней главе его истории. Если мы взглянем теперь на каждую из живущих ныне цивилизаций, за исключением нашей собственной, то увидим, что основной ствол православного христианства уже прошел стадию универсального государства в виде Оттоманской империи. Ответвление православного христианства в России вступило в фазу универсального государства в конце XV столетия после политического объединения Московии и Новгорода. Индусская цивилизация обрела свое универсальное государство в империи Великих Моголов[489] и в сменившей ее Британской империи. Основной ствол дальневосточной цивилизации — в Монгольской империи, реанимированной впоследствии в руках маньчжуров. Японское ответвление дальневосточной цивилизации — в виде сёгуната Токугава[490]. Что касается исламского общества, то мы, по-видимому, можем распознать идеологическое предчувствие универсального государства в панисламском движении[491].

Если мы примем этот феномен универсального государства в качестве признака упадка, то придем к выводу, что все шесть живущих поныне незападных цивилизаций были надломлены изнутри еще до того, как их развитие было прервано воздействием западной цивилизации извне. На дальнейшем этапе данного «Исследования» мы найдем причину полагать, что цивилизация, ставшая жертвой успешного вторжения, фактически уже была надломлена изнутри и более не могла пребывать на стадии роста. Для той задачи, которая стоит перед нами теперь, достаточно будет заметить, что каждая из живущих цивилизаций (за исключением нашей собственной) уже надломлена и находится в процессе распада.

А что можно сказать по поводу западной цивилизации? Она явно не достигла стадии универсального государства. Однако в. предыдущей главе мы обнаружили, что универсальное государство не является первой стадией распада, равно как и последней его стадией. За ним следует то, что мы назвали «междуцарствием», а предшествует ему то, что мы назвали «смутным временем», которое, по всей видимости, обычно занимает несколько столетий. Если мы сегодня можем позволить себе судить о своей эпохе по чисто субъективному критерию нашего собственного ощущения, то лучшие судьи, возможно, признают, что «смутное время», без всякого сомнения, уже обрушилось на нас. Но давайте пока оставим этот вопрос открытым.

Мы уже определили природу подобных надломов цивилизаций. Они представляют собой неудачи в дерзких попытках подняться с уровня примитивной человеческой природы до высот некоего сверхчеловеческого образа жизни. Мы описали потери, понесенные в этом великом предприятии, используя различные сравнения. Например, мы сравнили их с альпинистами, разбившимися насмерть или оказавшимися в постыдном состоянии «живых трупов» на уступе, с которого они стартовали последними, перед тем как «взять высоту» и достичь нового места отдыха на уступе сверху. Мы уже описывали природу этих надломов в нематериальных понятиях как утрату творческой мощи в душах творческих индивидов или меньшинств, утрату, которая лишает их магической силы влияния на души нетворческих масс. Там, где нет творчества, нет мимесиса. Дудочник, утративший свое умение, не может больше увлечь толпу в пляс. А если в состоянии ярости и замешательства он попытается превратиться теперь в сержанта-инструктора или надсмотрщика над рабами и принуждать при помощи физической силы тех людей, которых более не может вести за собой благодаря своему прежнему магнетическому очарованию, то вернее и быстрее всего он потерпит в своем намерении крах. Ибо тех его последователей, которые просто ослабли и выбились из ритма, едва божественная музыка смолкла, удар бича может побудить к активному бунту.