Тот факт, что в нашем обзоре цивилизаций мы не нашли более трех сменяющих друг друга «поколений», означает, что этот вид очень молод в сроках своей собственной временной шкалы. Кроме того, его абсолютный возраст на сегодня очень мал по сравнению с абсолютным возрастом примитивных обществ сестринского вида, которые являются ровесниками самого человека и, следовательно, существуют, по средней оценке, 300 тысяч лет. Обойдемся без упоминания о том, что некоторые цивилизации существовали на «заре истории», поскольку то, что мы называем историей, есть история человека в «цивилизованном» обществе. Однако если бы под историей мы понимали весь период жизни человека на планете Земля, мы бы обнаружили, что период возникновения цивилизаций, весьма далекий от того, чтобы быть ровесником человеческой истории, занимает лишь два процента ее, одну пятидесятую часть жизни человечества. В таком случае для наших целей можно допустить, что эти цивилизации сравнительно одновременны друг другу.

Наши критики, предположительно, исчерпав свою аргументацию относительно временной протяженности, снова могут отрицать сравнимость цивилизаций на основании их различной ценности. Не является ли большинство обществ, претендующих называться цивилизациями, до такой степени незначительными, до такой степени фактически «нецивилизованными», что установление параллелей между их опытом и опытом «настоящих» цивилизаций (таких, конечно же, как наша собственная) — просто излишняя трата интеллектуальной энергии? В этом месте можно попросить читателя отложить приговор до тех пор, пока он не увидит, что выйдет из таких интеллектуальных усилий, какие мы предлагаем его вниманию. Между тем пусть он вспомнит, что ценность, как и время, понятие относительное; что все наши двадцать одно общество, как окажется, достигли очень многого по сравнению с обществами примитивными; а если измерять их каким-либо идеальным мерилом, то обнаружится, что все они пали до такой степени низко, что ни одно из них не в состоянии «бросить камень первым»[136].

Фактически мы утверждаем, что наши двадцать одно общество гипотетически следует рассматривать в качестве одновременных и эквивалентных, с философской точки зрения.

И, наконец, даже если мы предположим, что критики до сих пор с нами соглашались, то они могут выбрать установку, согласно которой история цивилизаций — не что иное, как вереница исторических фактов, каждый исторический факт по сути своей уникален, а история не повторяется.

Возражение состоит в том, что хотя всякий факт, подобно всякому человеку, уникален и, следовательно, в некоторых отношениях несравним, в других отношениях он может быть членом своего класса и, следовательно, сравниваться с другими членами данного класса — постольку, поскольку подпадает под классификацию. Два живых тела — животное и растительное — совершенно непохожи, однако это не делает недействительными такие науки, как психология, биология, ботаника, зоология и этнология. Сознания людей отличны друг от друга даже еще более неуловимым образом, однако мы признаем право психологии на существование и влияние, как бы сильно не расходились мы во мнениях относительно ценности ее новейших достижений. Таким же образом мы признаем сравнительное исследование примитивных обществ под названием антропологии. То, чем мы предполагаем заняться, есть попытка сделать с «цивилизованными» видами обществ нечто вроде того, что антропология делает с видами примитивными.

Но наша позиция будет прояснена в последней части этой главы.

Существует три различных метода рассмотрения и представления предметов нашей мысли, в том числе и явлений человеческой жизни. Первый — установление и регистрация «фактов»; второй — выведение посредством сравнительного исследования установленных фактов общих «законов»; третий — художественное воссоздание фактов в форме «вымысла». Обычно предполагается, что установление и регистрация фактов являются методом истории, а явления из области этого метода — общественные явления цивилизаций; что выведение и формулировка общих законов являются методом науки, что в исследовании человеческой жизни наукой в качестве науки выступает антропология, а явления из области этого научного метода — общественные явления примитивных обществ; и, наконец, что вымысел — это метод драмы и романа, а явления из этой области — личные отношения между человеческими существами. Все это, в сущности, можно найти в работах Аристотеля.

Однако распределение этих трех методов между тремя областями исследования обосновано в меньшей степени, чем можно было бы предположить. Например, история не занимается регистрацией всех фактов человеческой жизни. Она оставляет в стороне факты общественной жизни примитивных обществ, на основании которых антропология выводит свои «законы», и передает факты биографии, касающиеся индивидуальных жизней, хотя почти всякое индивидуальное существование, представляющее достаточный интерес и значение для того, чтобы быть зарегистрированным, проходило не в примитивных обществах, а в том или ином из цивилизованных обществ, которые обычно рассматривались как область истории. Таким образом, история занимается лишь некоторыми, а не всеми фактами человеческой жизни. С другой стороны, помимо регистрации фактов, история прибегает также к помощи вымысла и пользуется законами.

История, подобно драме и роману, выросла из мифологии, примитивной формы представления и выражения, где, так же как и в сказках, которые слушают дети, или во снах, которые снятся искушенным взрослым, граница между фактом и вымыслом остается открытой. Например, говорили, что «Илиада» для всякого, кто начнет читать ее как историю, окажется полной выдумкой, но равным образом и для всякого, кто начнет читать ее как вымысел, она окажется полна истории. Все истории похожи на «Илиаду» в том отношении, что не могут полностью освободиться от элемента вымысла. Простой отбор, упорядочение и показ фактов — метод, относящийся к сфере вымысла, и совершенно право общераспространенное мнение, настаивающее на том, что не может быть «великим» историк, не являющийся великим художником, и что Гиббон и Маколей[137] — более великие историки, чем «драйездасты»[138] (имя, вымышленное сэром Вальтером Скоттом, который сам в отдельных своих романах был большим историком, чем в любой из своих «историй»), избегавшие фактических неточностей своих более вдохновенных собратьев. В любом случае вряд ли возможно написать две связные строчки исторического повествования, не прибегая к таким вымышленным персонификациям, как «Англия», «Франция», «консервативная партия», «Церковь», «пресса» или «общественное мнение». Фукидид[139] драматизировал «исторических» персонажей, вкладывая «вымышленные» речи и диалоги в их уста, но его oratio recta[140], хотя и более живая, на самом деле не менее вымышлена, чем тяжеловесная oratio obliqua[141], в которой современники показывают свои сложные фотографии общественному мнению.

С другой стороны, история наняла на службу некоторое количество вспомогательных наук, которые формулируют общие законы не относительно примитивных обществ, но относительно цивилизаций, — то есть экономику, политологию и социологию.

Хотя в этом и нет необходимости для нашей аргументации, мы можем показать, что точно так же, как история не свободна от использования методов науки и художественного творчества, так и наука с художественным творчеством никоим образом не ограничиваются тем, что считается их собственными методами. Все науки проходят через стадию, на которой выяснение и регистрация фактов являются единственным доступным для них родом деятельности, и антропология едва выходит из этой фазы. Наконец, драма и роман не представляют собой вымысел, полный вымысел и ничего, кроме вымысла, касательно личных отношений. Если бы это было так, то их плод, вместо заслуженной похвалы Аристотеля за то, что он «истиннее и философичнее истории»[142], состоял бы из бессмысленных и невыносимых фантазий. Когда мы называем литературное произведение плодом художественного вымысла, то имеем в виду лишь то, что нельзя ни героев отождествлять с любым человеком, жившим во плоти, ни вымышленные эпизоды — с любыми частными событиями, действительно имевшими место. Фактически, мы имеем в виду, что вымышленным является передний личный план произведения. Если мы и не упоминаем о том, что задним планом являются подлинные факты общественной жизни, то попросту потому, что это кажется настолько самоочевидным, что не требует доказательств. Действительно, мы осознаем, что высочайшей похвалой, которую мы только можем воздать хорошему произведению художественного творчества, будут слова «жизненно правдивый» и что «автор показывает глубокое понимание человеческой природы». Чтобы быть точнее, скажем: если роман имеет дело с вымышленной семьей йоркширских шерстяных фабрикантов, то мы можем похвалить автора, сказав, что он, несомненно, знает фабричные города своего Уэст Райдинга во всех отношениях.