Драматург в своей обычной анахроничной манере приписывает веку Чосера то, что было более характерно для его собственного века, хотя, если говорить о данном предмете, Чосер и его век явились свидетелями начала данного явления.

Открытие англичанами системы парламентского правления в сфере политики обеспечило благоприятные социальные условия для последующего открытия индустриализма. «Демократия» в смысле системы правления, при которой исполнительная власть ответственна перед парламентом, представляющим народ, и «индустриализм» в смысле системы машинного производства при помощи рабочих рук, сконцентрированных на фабриках, являются двумя господствующими институтами нашего века. Они начали господствовать, потому что дали наилучшее во всем западном обществе решение проблемы переноса политических и экономических достижений итальянской городской культуры из городов-государств в королевства. Оба эти решения были разработаны в Англии в ту эпоху, которую один из недавних ее государственных деятелей назвал эпохой «олестящеи изоляции»[487].

Какую роль будет играть Россия в западной истории?

Можем ли мы в современной истории «мирового сообщества», в которое развился западно-христианский мир, различить симптомы той тенденции одного века опережать следующий и какой-то одной части всего общества решать в изоляции проблемы будущего (в то время как остальные части еще бьются над решением выводов прошлого), которая означает, что процесс роста все еще продолжается? Теперь, когда проблемы, поставленные перед нами итальянскими решениями более ранних проблем, получили свои английские решения, не вызовут ли, в свою очередь, эти английские решения новые проблемы? В наше время мы уже осознаем два новых вызова, перед которыми оказались вследствие победы демократии и индустриализма. В частности, экономическая система индустриализма, подразумевающая локальную специализацию производства искусной и дорогостоящей продукции для мирового рынка, требует установления некоего рода мирового порядка в качестве своей основы. А в целом как индустриализм, так и демократия требуют от человеческой природы большего индивидуального самоконтроля, взаимной терпимости и общественного взаимодействия, чем склонны применять на практике человеческие социальные животные, поскольку эти новые институты придали беспрецедентную по своей мощности энергию всем социальным действиям человека. Например, все соглашаются с тем, что в тех социальных и технических обстоятельствах, в которых мы оказались ныне, дальнейшее существование нашей цивилизации зависит от уничтожения войны как метода урегулирования наших разногласий. Здесь нас интересует только то, не привели ли эти вызовы к каким-либо свежим примерам ухода, за которым последует возврат.

Пока еще слишком рано делать какие-либо определенные заявления относительно той главы истории, которая явно находится в настоящее время на своей начальной стадии. Однако мы можем рискнуть и поразмышлять о том, не содержится ли здесь объяснение нынешнего положения русского православного христианства. В русском коммунистическом движении мы уже обнаружили под европейской маской «зелотскую» попытку избежать вестернизации, навязанной России два века назад Петром Великим. В то же время мы видели, что этот маскарад волей-неволей становился серьезным. Мы сделали вывод, что западное революционное движение, принятое не желавшей вестернизации Россией в качестве антизападного жеста, оказалось более мощным проводником вестернизации в России, чем любое традиционное изложение западного социального символа веры. Мы постарались выразить этот позднейший результат общественных связей между Россией и Западом в формуле, согласно которой отношение, некогда являвшееся внешней связью между двумя отдельными обществами, превратилось во внутренний опыт «мирового сообщества», в которое ныне была включена Россия. Можем ли мы пойти дальше и сказать, что Россия, будучи включена в состав «мирового сообщества», в то же время совершает уход от его общей жизни, чтобы сыграть роль творческого меньшинства, стремящегося дать некое решение на текущие проблемы «мирового сообщества»? По крайней мере, это возможно, и многие поклонники нынешнего русского эксперимента верят в то, что Россия вернется в «мировое сообщество» в этой созидательной роли.

Теперь, завершив исследование процесса роста цивилизаций, мы убедились, что в нескольких изученных примерах встречаемся, по-видимому, с тождественным процессом. Рост достигается, когда индивид, меньшинство или общество в целом отвечает на вызов, причем не просто на него отвечает, но также и становится ответственным за новый вызов, который, в свою очередь, требует дальнейшего ответа. Однако, хотя процесс роста может быть единообразным, опыт различных сторон, подвергающихся вызову, не один и тот же. Разнообразие опыта, возникающего в этом противостоянии единому ряду общих вызовов, становится очевидным, когда мы сравниваем опыт нескольких различных общин, на которые разделяется любое единое общество. Некоторые общины становятся жертвами, в то время как другие придумывают успешный ответ благодаря творческому движению ухода-и-возврата. Третьи же не становятся жертвами и не достигают успеха, но умудряются оставаться в живых до тех пор, пока добившийся успеха представитель [этих общин] не показывает им новый путь, по которому они идут, покорно следуя по стопам первопроходцев. Таким образом, каждый успешный вызов порождает в обществе дифференциацию, и чем длиннее ряд вызовов, тем более резко выраженной будет эта дифференциация. Кроме того, если процесс роста дает начало дифференциации внутри единого растущего общества, где вызовы для всех одни и те же, то a fortiori (тем более) этот же процесс должен отделять одно растущее общество от другого, где сам характер вызовов различен.

Особенно яркими являются иллюстрации из области искусства, поскольку общепризнанно, что каждая цивилизация творит свой художественный стиль. Если мы попытаемся установить границы какой-либо отдельной цивилизации в пространстве или во времени, то обнаружим, что эстетическая проверка столь же безошибочна, сколь тонка. Например, обзор художественных стилей, господствовавших в Египте, выявляет тот факт, что искусство до-династического периода — еще не типично египетское, тогда как коптское искусство уже отказалось от типично египетских черт. Опираясь на эти данные, мы можем установить временные границы египетской цивилизации. Благодаря аналогичной проверке мы можем установить даты, когда эллинская цивилизация появилась из-под толщи минойского общества и когда она распалась, уступив место православно-христианскому обществу. К тому же стиль минойских артефактов дает нам возможность определить границы географического распространения минойской цивилизации на различных этапах ее истории.

Если мы согласны с тем, что каждая цивилизация обладает своим собственным стилем в области искусства, то нам следует выяснить, может ли качественная неповторимость, составляющая сущность стиля, проявиться в этой единственной области, не распространяясь на все части, органы, институты и виды деятельности каждой отдельной цивилизации. Не приступая к какому-либо претенциозному исследованию в этом направлении, мы можем утверждать тот общепризнанный факт, что различные цивилизации придают различное значение отдельным видам деятельности. Эллинская цивилизация, например, демонстрирует явно доминирующую тенденцию к эстетическому взгляду на жизнь в целом, иллюстрируемую тем фактом, что греческое прилагательное κάλος, которое, в частности, означает «эстетически прекрасное», употреблялось без различия и для обозначения нравственно доброго. С другой стороны, индская цивилизация, так же как и ее дочерняя, индусская цивилизация, демонстрирует столь же явно выраженную тенденцию к преимущественно религиозному взгляду.