Центральная Америка

Замечательный пример представляет собой нынешнее состояние родины майянской цивилизации. Здесь мы обнаруживаем руины огромных, великолепно украшенных общественных зданий, которые ныне находятся вдалеке от какого-либо места проживания человека, в глубине тропического леса. Лес, подобно некоему боа-констриктору, буквально поглотил и продолжает не спеша пожирать руины и сейчас, вырывая хорошо обтесанные и тесно пригнанные друг к другу камни своими скорченными корнями и усиками. Контраст между нынешним видом местности и тем, который она должна была иметь во времена существования майянской цивилизации, настолько велик, что почти невообразим. А ведь было время, когда эти огромные общественные здания стояли в центре больших многонаселенных городов, а города располагались посреди широких пространств возделанной земли. Мимолетные человеческие достижения и тщетные человеческие желания подвергаются резкому воздействию возвращающегося леса, сначала поглощающему поля, затем дома и, наконец, сами дворцы и храмы. Однако это не самый значительный урок, который можно вынести из нынешнего состояния Копана, Тикаля или Паленке[175]. Еще более красноречиво руины говорят о той борьбе с природным окружением, которую создатели майянской цивилизации в свое время должны были вести. Самим своим реваншем, обнаружившим всю ее ужасающую силу, тропическая природа свидетельствует о храбрости и силе людей, которые однажды, хотя бы только и на время, достигли успеха, обратив ее в бегство и поставив в безвыходное положение.

Цейлон

О столь же трудном подвиге завоевания земли для обработки у выжженных долин Цейлона напоминают разрушенные дамбы и заросшие полы цистерн, в колоссальном масштабе построенных некогда на влажной стороне горной местности сингальскими неофитами индской философии хинаяны[176].

«Чтобы понять, как появились такие цистерны, следует знать кое-что об истории Ланки. Идея, лежавшая в основании системы, была простой, но великой. Царями, строившими цистерны, подразумевалось, что ни один дождь, с такой щедростью проливающийся в горах, не должен достичь моря, не отдав по пути дань человеку.

В центре южной части Цейлона расположена обширная горная зона, но к востоку и северу засушливые долины простираются на тысячи квадратных миль и в настоящее время весьма мало населены. В разгар сезона дождей, когда армии грозовых облаков день за днем устремляются со всей своей силой на возвышенности, существует естественная граница, которую дожди не в силах перейти… Есть места, где демаркационная линия двух зон — влажной и засушливой — настолько узка, что в пределах мили может показаться, будто вы перешли в новую местность… Эта линия изгибается от моря до моря и кажется постоянной и не затронутой человеческими действиями, такими, как вырубка лесов»^{39}.

Однако миссионеры индской цивилизации на Цейлоне некогда совершили tour de force[177], заставив пораженные дождями нагорья давать воду, жизнь и богатство равнинам, которые природа осудила на засуху и заброшенность.

«Горные потоки были перехвачены, а их воды направлены в гигантские водохранилища внизу. Некоторые из этих водохранилищ достигают четырех тысяч акров. От них шли каналы к другим, еще более обширным цистернам, расположенным далее от возвышенностей, а от этих — к еще более удаленным. Ниже уровня каждой большой цистерны и каждого большого канала существовали тысячи маленьких цистерн, каждая из которых была центром деревни и в конечном счете питалась из влажной горной зоны. Так, постепенно, сингальцы завоевали все (или почти все) равнины, ныне до такой степени безлюдные»^{40}.

Усердность труда, затраченного на поддержание созданной человеческими руками цивилизации среди этих от природы бесплодных равнин, демонстрируется двумя выдающимися особенностями в ландшафте сегодняшнего Цейлона: возвращением той некогда орошенной и населенной полосы в состояние первобытного бесплодия и концентрацией современных чайных, кофейных и каучуковых плантаций в другой части острова, где идут дожди.

Северо-Аравийская пустыня

Знаменитой и ставшей уже почти банальной иллюстрацией нашей темы является нынешнее состояние Петры[178] и Пальмиры[179] — зрелище, вдохновившее целый ряд опытов по философии истории, начиная с «Руин» Вольнея (1791)[180]. Сегодня эти былые очаги сирийской цивилизации находятся в том же состоянии, что и очаги цивилизации майянской, хотя [в данном случае] враждебным окружением, взявшим реванш, является Афразийская степь, а не тропический лес. Руины говорят нам о том, что эти искусно построенные храмы, портики и гробницы, когда они были еще целы, служили украшением великих городов. Археологические данные, являющиеся единственным средством при составлении нами картины майянской цивилизации, подкрепляются здесь также и письменными свидетельствами исторических записей. Мы знаем, что первопроходцы сирийской цивилизации, вызвавшие, словно по волшебству, города среди пустыни, были мастерами в магии, владение которой сирийская легенда приписывает Моисею.

Эти маги знали, как извлечь воду из сухой скалы и как найти дорогу в нехоженой пустыне[181]. Первоначально Петра и Пальмира стояли посреди орошенных садов, какие ныне еще окружают Дамаск. Но Петра и Пальмира не жили в то время (как живет сегодня Дамаск) исключительно или преимущественно за счет плодов своих близлежащих оазисов. Их богачи были не садовниками, выращивающими фрукты на продажу, но купцами, поддерживавшими связь оазиса с оазисом, континента с континентом посредством деятельной караванной торговли, двигаясь из одной точки в другую через пролегавшие между ними пространства степей и пустынь. Нынешнее состояние этих городов свидетельствует не только об окончательной победе пустыни над человеком, но и о величине предшествующей победы человека над пустыней.

Остров Пасхи

В других условиях мы можем сделать подобный же вывод относительно истоков полинезийской цивилизации[182], исходя из нынешнего положения острова Пасхи. Ко времени своего открытия современными исследователями этот удаленный остров в юго-восточной части Тихого океана был населен двумя расами: расой из плоти и крови и расой из камня — явно примитивным населением полинезийского физического типа и выполненным на высоком уровне «населением» статуй. Живые обитатели не владели ни искусством ваяния подобных статуй, ни умением преодолевать по воде ту тысячу миль открытого моря, что отделяет остров Пасхи от ближайшего из островов Полинезийского архипелага. До своего открытия европейскими моряками остров был оторван от остального мира на протяжении неизвестного количества времени. Однако его двойное население из плоти и камня свидетельствует столь же ясно, сколь руины Пальмиры и Копана, об исчезнувшем прошлом, которое, судя по всему, чрезвычайно отличалось от настоящего.

Эти человеческие существа, должно быть, были порождены, а статуи — изваяны полинезийскими мореплавателями, некогда проложившими путь без карт и компаса через Тихий океан на своих хрупких открытых каноэ. И данное путешествие вряд ли было единичным приключением, по воле случая забросившим одну лодку с первопроходцами на остров Пасхи. «Народ статуй» столь многочислен, что в его создании должно было участвовать не одно поколение. Все указывает на положение дел, при котором плавание на тысячи миль в открытом море совершалось регулярно на протяжении долгого периода времени. В конце концов, по неизвестной для нас причине море, некогда победоносно пересеченное человеком, сомкнулось вокруг острова, как пустыня сомкнулась вокруг Пальмиры, а лес — вокруг Копана. «Люди из камня», как статуя из стихотворения Хаусмена[183], сами остались подобными камню, а люди из плоти и крови порождали с каждым поколением все более и более грубое и неумелое потомство.