Внутри административно-командной системы выстраивалась бесконечная вереница плановых заданий, целей и квот, балансов и проверок, шествовавшая по коридорам власти. К 1970-м годам сложная система планирования с ее водоворотом бумаг превратилась в кошмарный сон. Одни только планы снабжения и распределения в сфере промышленности, подготовленные Госпланом, представляли собой семьдесят томов объемом около двенадцати тысяч страниц, в которых фигурировало более тридцати тысяч наименований товаров. Математики Госплана трудились над своими моделями, но через некоторое время Найшуль с ужасом заметил, что начальники просто берут его математические расчеты и вставляют туда тот результат, который хотели бы получить.
Найшуль внезапно понял, что системой больше не руководят сверху. Диктатора нет! Вместо этого вся бюрократическая система планирования превратилась в странный, бесконечный, неуправляемый базар. Из центра не поступало жестких команд, вместо этого велся торг. Директора предприятий требовали что-то от министерств, министерства — от центральных плановых органов, все эти требования шли наверх, а потом обрушивались вниз каскадом решений, никогда не соответствовавших первоначальным требованиям. Если решение состояло в том, чтобы забрать что-то у одного завода и передать другому, проигравшая сторона не соглашалась с таким решением и начинала лоббировать то, что отвечало ее интересам, иногда обращаясь не наверх, а по горизонтали, к руководителям других заводов. Решающую роль в этих делах часто играли совсем не центральные плановые органы, а руководители предприятий, приобретавшие по мере ослабления системы все больше власти. Не только предприятия — все попали в безумную, запутанную паутину требований, разрешений, скрытых запасов, компромиссов и дефицита, и система планирования едва ли могла быть в курсе всего этого, а тем более осуществлять контроль.
Найшуль любил рассказывать об одном партийном начальнике из отдаленной области. В Москве считали, что его дело — строить коммунизм. Но Найшулю этот начальник признался: “Мое дело в первой половине дня — выменять цыплят из моей области на яйца из соседней”. Рост числа незаконных сделок означал, что Госплан все меньше и меньше может что-то контролировать. В 1920-е годы централизованное планирование было создано, чтобы взять в свои руки рычаги власти в сфере экономики и решительно управлять ею. Теперь эти рычаги дергали во все стороны, но безрезультатно. Руль крутится, любил повторять Найшуль, но ничего не происходит.
Найшуль сделал вывод, что система, как ни удивительно, приобрела качества, присущие той великой идее, которую Маркс и Ленин хотели похоронить, — капитализму. Госплан был похож не столько на храм, в котором проповедовались мечты Маркса об утопическом рае для рабочих, сколько на примитивную товарную биржу. Валютой на этой бирже могло быть многое, включая плоды деятельности самой государственной машины — бюрократические “санкции” или разрешения. Все, что представляло ценность в советском обществе, продавалось и покупалось: статус, власть, законы и право нарушать их. Найшулю стало ясно, что даже официальная административно-командная система действовала по принципу теневой экономики и была пронизана блатом и связями. По мнению Найшуля, это в гораздо большей степени походило на рынок, чем кто-либо был готов признать. Найшуль сделал вывод, что советский социализм медленно и мучительно деградировал, потому что великие цели сталинской эпохи, времен войн и революций, себя изжили{7}.
Более того, Найшуль увидел, что исчезла подотчетность. Руководители предприятий серьезно относились к поставленным перед ними задачам, но если они производили что-то некачественное или ненужное, система не наказывала их, и они сохраняли свои должности. Пока производимая ими продукция была в плане, государство ежегодно выделяло им новые субсидии. Найшуль пришел к выводу, что хваленое тоталитарное государство на деле было очень слабым.
Эта слабость проявлялась в подтасовке статистических данных, которая так раздражала Найшуля. Практически во все статистические ежегодники, статьи и другие материалы, которые органы власти предназначали для публикации в открытых источниках, вносились коррективы и изменения, чтобы они не содержали негативной информации{8}. В большинстве стран Западной Европы средняя продолжительность жизни увеличивалась, но в Советском Союзе в годы застоя она оставалась неизменной, что было еще одним признаком того, что система испытывала трудности. Что сделали руководители? Они перевели статистические данные о средней продолжительности жизни в разряд совершенно секретной информации. Демографам предложили работать с “теоретическими моделями” и лишили их доступа к достоверной информации о населении. Так, один демограф — профессор Международного института экономики и права Сергей Ермаков — рассказывал мне, что информация о смертности оставалась секретной даже во времена гласности и реформ Горбачева. Советским гражданам не сообщали, что их ожидаемая продолжительность жизни становится ниже, чем у населения Западной Европы. По словам Ермакова, его работа давно ограничивалась теоретическими моделями{9}.
Пожалуй, самое беспардонное искажение действительности было допущено в серии математических расчетов, посвященных предложению и спросу в советской экономике и соотношению между ними. В классической рыночной системе предложение и спрос регулируются свободными ценами: превышение предложения над спросом приводит к снижению цен, превышение спроса над предложением — к их росту. Но советские специалисты по планированию пытались нарушить эти основные законы и диктовать предложение, спрос и цену. Они решали, что должно быть произведено десять тысяч автомобилей, указывали, сколько железа, стали и резины должно быть выделено на их производство, и устанавливали окончательную цену каждой машины. Цена была абсурдно низкой и субсидировалась государством без учета реальных затрат на изготовление машины. В результате предложение никогда не могло удовлетворить спрос. Более того, поскольку личная инициатива была подавлена, у рабочих отсутствовал стимул работать хорошо. Машины были низкого качества, и в них часто недоставало деталей уже при сходе с конвейера. Детали воровали. В результате — дефицит и необходимость в течение десяти лет ждать своей очереди на приобретение новой машины. Баланс превращался в дисбаланс, и вся система раскачивалась как волчок.
В начале 1980-х вышедшие из-под контроля силы сталкивались глубоко внутри советской экономической системы подобно гигантским тектоническим плитам. Экономический дисбаланс принял сюрреалистический характер. Энергия была дешевой и разбазаривалась. Тонна угля стоила как пачка модных сигарет “Мальборо”. Как ни парадоксально, в самом Госплане система продолжала работать. Найшуль с тревогой наблюдал за тем, как народно-хозяйственные балансы, которые раньше готовились один раз в год, теперь составляли все чаще и чаще, с каким-то остервенением.
Найшуль пришел к выводу, что советская система переживает смертельный кризис. Но он не мог выйти на улицу и закричать об этом. В начале 1980-х такое было невозможно. Вместо этого он уединился в своем личном пространстве, на кухне, с двумя друзьями из Госплана. В1981 году, обычно раз в неделю, они собирались у него на кухне для конфиденциальных бесед о том, что идет не так. Найшуль стал осторожно записывать свои идеи. Его друзья советовали ему быть осмотрительным — он мог попасть в тюрьму. Но Найшуля это не остановило. Его идеи, смелые для того времени, были изложены на страницах книги, вышедшей в самиздате.
“Оставьте все по-старому, — писал он своим читателям в книге “Другая жизнь”, — и вы, да и ваши дети, будете рыскать по магазинам, носить линялую одежду и рвущуюся обувь, стоять десять лет в очереди на квартиру, проклинать ломающийся телевизор или холодильник, жить и работать в разлагающем беспорядке”. Далее Найшуль приводил доводы в пользу таких радикальных изменений, о которых он не осмеливался говорить публично: он хотел создать рыночную экономику с частной собственностью. Он хотел поощрять личную заинтересованность и конкуренцию. Он предложил своим читателям прозорливое описание того, как огромная собственность Советского Союза может быть распределена между миллионами людей в виде частной собственности. Найшуль осмелился написать эти два слова, когда их нельзя было произносить. Он обещал, что после приватизации огромной собственности Советского Союза каждому достанется по кусочку рая. “Владельцем каких предприятий вы хотели бы стать? — спрашивает он в книге. — Если магазина, то какого? Продовольственного? Книжного? Одежды? Радиотоваров? Универмага?” Зарплата удвоится, обещал он, откроются новые магазины и кафе, исчезнут очереди. И не только это. “Окно в Европу”, которое прорубил Петр Великий, вновь откроется, и можно будет путешествовать по свету, знакомиться с иностранцами.
