Примаков и его жена, социолог Маша Волькенштейн, рассказывали мне спустя несколько лет, как они с друзьями любили играть в “Монополию”, игру, привезенную кем-то из Испании. Целый год они засиживались допоздна, стараясь стать владельцами магазинов и гостиниц. Привлекали не столько деньги, сколько атмосфера западного казино, свободы. Это было Монте-Карло, о котором они мечтали^{4}.

А реальная повседневная жизнь сводилась к унылой борьбе за выживание, выживание любой ценой. Казавшаяся монолитной советская плановая экономика дала множество трещин, и люди тратили свои жизни на то, чтобы протиснуться в эти трещины. Когда электричка Ирины остановилась в Купавне, они с дочерью вышли из вагона на платформу, пересекли железнодорожные пути и пошли по тропинке, ведущей к даче.

Купавна была бедным поселком, и ассортимент местного магазина не отличался разнообразием: животный жир в огромной лохани, засиженной мухами, хозяйственное мыло, хлопчатобумажная ткань в рулонах и водка, неисчерпаемые запасы водки. Ирина даже не заглянула в магазин. Оставив вещи на даче, она прошла через березовую рощицу к неприступному забору из бетонных плит, такому высокому, что заглянуть за него было невозможно. Забор мог служить символом монолитности системы.

За забором находился военный городок, в котором жили и проходили службу военные моряки. Ирина понятия не имела, чем они занимались, ее это не интересовало. Она искала дыру в заборе. Дыры заделывали очень быстро, не давая воспользоваться ими. Вот она! В одном месте плиты разошлись, и Ирина смогла проскользнуть внутрь. Она направилась прямо к приземистому зданию, стоявшему у главных ворот, к магазину № 28 Военторга. Официально он обслуживал только офицеров ВМФ и членов их семей, но никто не обратил на Ирину внимания, когда она встала в очередь за голубцами, колбасой и сыром. Она нашла еще одну трещину в безумном мире дефицита.

В очередной раз она нашла способ выжить, прожить еще один день.

Виталий Найшуль с детства знал, что цифры не врут. Его отец был математиком и рассчитывал орбиты советских спутников. Его мать и сестра тоже были математиками. Найшуль окончил механико-математический факультет Московского государственного университета. Он вырос в интеллигентной семье. Его отец занимался важной, совершенно секретной работой, о которой никогда не рассказывал дома, но в то же время слушал по радио передачи радиостанций Би-би-си и “Голос Америки”. Найшуль тоже хотел стать математиком и продолжал верить цифрам. Он чувствовал их логику и непоколебимую силу. В математике была правда, не искаженная советской идеологией 1970-х годов. Два плюс два равнялось четырем, и система не могла изменить этого. По крайней мере, так казалось.

Найшулю предложили исследовательскую работу в Институте экономики Государственного планового комитета, Госплана, цитадели советской системы. Найшуль не считал себя строителем коммунизма. Он хотел быть математиком и охотно согласился.

Найшуль оказался в святая святых монстра, управлявшего экономической жизнью империи и выделявшего средства на все: от строительства титанового корпуса самой большой в мире атомной подводной лодки “Тайфун” на верфях Северного флота до пошива ситцевого платьица в Иванове.

Империя была сказочно богата природными ресурсами: газом, нефтью, древесиной, углем, драгоценными металлами. К тому же она была невероятно огромной и занимала шестую часть земной суши, простираясь с востока на запад через одиннадцать часовых поясов на двух континентах, в Европе и Азии. Власть над этой гигантской страной монопольно принадлежала коммунистической партии. Ее иерархическую лестницу составляли Политбюро и Генеральный секретарь, Центральный комитет и сотни тысяч партийных функционеров в республиках, областях, городах, на заводах, в театрах, в учреждениях, школах и институтах. У партии имелась особая кадровая система — номенклатура, позволявшая ей отслеживать своих назначенцев, начиная с московской элиты и кончая директором периферийного завода или командиром отдаленной воинской части. Все дороги вели в Москву, к центральным органам власти. Они не только руководили вооруженными силами, державшими под контролем весь мир, не только пытались руководить литературой, искусством, театром и культурой, не только управляли наукой и обширной империей вкупе со сворой стран-сателлитов, но и пытались из центра, из коридоров Госплана контролировать каждое важное решение в области экономики.

На своем рабочем месте в Госплане Виталий Найшуль постепенно начал понимать: тут что-то не так. Глядя на мягкую улыбку Найшуля и копну его черных жестких волос, было трудно догадаться о его мятежном духе. Он не стал открыто говорить о своих подозрениях и чувствах, потому что это было опасно. Вместо этого он начал тайно писать о том, что видел, и в результате получилась замечательная книга, изданная в самиздате, то есть напечатанная на пишущей машинке под копирку. Книга, получившая название “Другая жизнь”, оказалась пророческой.

Для того чтобы понять, почему книга Найшуля, написанная за кухонным столом в начале 1980-х, так важна, нам нужно вспомнить об одном уникальном столкновении идей, кардинальным образом повлиявшем на весь дальнейший ход истории. Поэтому давайте, прежде чем говорить об этой книге, вернемся в прошлое и разберемся, какое значение те события имели для советской экономики и как они предопределили ее крах.

В середине XVIII века, в годы индустриальной революции в Великобритании, появление станков и заводов превратило сельскую экономику в городскую, промышленную. Появился новый важный экономический субъект — промышленник, лишивший былого влияния землевладельцев, купцов и торговцев. Адам Смит, шотландский экономист и философ, стал пророком новой эры. В своем знаменитом сочинении “Исследование о природе и причинах богатства народов” Смит ясно показал, что главной движущей силой экономической жизни является собственная выгода. В самом известном месте своей книги он пишет: “Рассчитывая пообедать, мы надеемся не на доброжелательность мясника, пивовара или пекаря, а на их стремление к собственной выгоде. Мы обращаемся не к их человечности, а к их себялюбию и говорим с ними не о своих нуждах, а об их выгоде”. Смит писал, что индивидуум “в этом случае, как и во многих других, невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения”.

Это наблюдение стало большим шагом вперед в сфере экономической мысли. Смит сделал заботу о собственной выгоде достойной уважения. Центральное место в аргументации Смита занимают такие понятия, как свободная торговля и конкуренция.

Его идеи были позже развиты другими европейскими философами — теми, что сумели заглянуть в механизм раннего промышленного капитализма и понять силы, приводящие мир в движение. Они считали, что отношения между работодателем и рабочим или между землей, капиталом и трудом остаются неизменными. Они сохраняют состояние “равновесия”. Возможны изменения ресурсов труда и капитала, но это приведет лишь к новому “равновесию”^{5}.

Непреклонный немецкий революционер Карл Маркс, живший спокойной, уединенной жизнью в Лондоне, бросил вызов классической экономике и теории стабильности. Его давний соратник Фридрих Энгельс сказал, что Маркс был, “прежде всего, революционером”, потому что видел мир не пребывающим в равновесии, а постоянно меняющимся. Маркс верил в то, что новые промышленники, капиталисты его эпохи, вытеснявшие правящий класс землевладельцев, тоже останутся в прошлом. Системе, описанной классическими экономистами, положит конец восстание рабочего класса. Маркс считал капитализм переходным, хотя и необходимым этапом, который должен полностью “созреть”, прежде чем уничтожит себя. У Маркса тогда имелись серьезные основания так думать. В европейских странах, переживавших индустриализацию, рабочие испытывали огромные трудности, еще более усугублявшие неравенство между богатыми и бедными.