Ходорковский рассказывал, что на определенном этапе его машина раскрутилась до таких высоких оборотов, что стало не хватать финансов. Цепочка взаимных превращений наличных и безналичных денег, твердой валюты и компьютеров растягивалась все больше и больше. “Нам нужен был кто-то, кто мог бы продавать валюту, рублями расплачиваться с людьми, снова доставать валюту и покупать компьютеры. Как видите, цепочка была довольно длинная”[11]. Цепочка включала также другие товары, которые можно было выгодно продать. В то время арбитражные операции были настолько простым способом делать деньги, что в Москве открылись многочисленные товарные биржи. Юлия Латынина, журналистка и писательница, увлеченно и настойчиво разоблачавшая мошенничества в российских финансах и промышленности, рассказывала, что в начале предпринимательской деятельности Ходорковского ходило много слухов о сделках с дефицитными товарами. В том числе о ввозе в страну поддельного коньяка “Наполеон”, шведской водки, изготовленной в Польше, и “вареных” джинсов, пользовавшихся большим спросом, а также об отмывании денег коммунистической партии. Из всех слухов, вспоминала Латынина, Ходорковский и его команда подтвердили только те, что касались работы научного центра и компьютеров. Но, по словам Латыниной, Невзлин рассказывал ей, как они импортировали поддельный коньяк. “Ладно, — машет рукой зам Ходорковского Леонид Невзлин, — коньяк мы финансировали. В конце концов, никто им не отравился”{98}.
Следующий шаг был предпринят Ходорковским в области банковского дела. В то время от всемогущего Госбанка, главного банка советской плановой экономики, отделилось пять новых спецбанков, специализировавшихся в области сельского хозяйства, промышленности и строительства, внешней торговли и обслуживания мелких клиентов. Пятый, “Жил-соцбанк”, занимался финансированием социальных нужд, например жилищного строительства. Однажды Ходорковский зашел в отделение “Жилсоцбанка” своего района и попросил ссуду. “Я слышал, что это возможно!” — смеялся он годы спустя, вспоминая о дерзости своей просьбы. Из банка его не вышвырнули. Служащие банка объяснили ему, что могут дать ссуду только государственному предприятию, работающему в соответствии с официальным государственным планом, а Ходорковский не был представителем государственного предприятия и не работал в соответствии с планом. Ему объяснили также, что если бы у него был банк, ему дали бы ссуду, но банка у него тоже не было. В то время давали разрешения на открытие самых первых коммерческих банков, причем многие воспользовались возможностью, которую давал закон о кооперативах.
Это был один из тех поворотных моментов, когда на Ходорковского нашло озарение. Руководство “Жилсоцбанка” любезно помогло Ходорковскому основать собственный коммерческий банк, а затем предоставило ссуду для финансирования сделок по поставкам компьютеров[12]. “Жилсоц-банк” выступил в качестве учредителя нового банка, но, как вспоминал Ходорковский, не участвовал в его капиталах. Первоначальный капитал банка составлял 2,5 миллиона рублей из доходов научного центра. Название банка Ходорковского претерпело несколько изменений, и в конце 1988 года он был официально зарегистрирован как банк МЕНАТЕП[13]. “Мы не встречали практически никаких препятствий со стороны государственных структур, — рассказывал он. — Редкое стечение обстоятельств”{99}.
Действительно редкое, но не для любимчика системы.Через два года после первого посещения Института высоких температур Ходорковский пришел к Шейндлину домой. Как рассказал мне Шейндлин, Ходорковский сообщил ему, что заработал много денег и хочет основать банк. Но Ходорковский беспокоился относительно статуса и связей, ему были нужны влиятельные покровители. “Это были молодые ребята, — вспоминал Шейндлин. — Мы легко нашли общий язык — выпили с ними хорошего вина и водки, я выслушал их и сказал: “Парни, вы молодцы! Скажите, чем я могу вам помочь, и я помогу”.
Шейндлин согласился войти в правление нового банка МЕНАТЕП. На нечастых встречах, вспоминал он, “мы часа два-три пили чай и обсуждали ситуацию в стране. Для ребят это было очень важно”.
“Ребята” уже не были ребятами. Они открывали офшорные счета и переводили твердую валюту в Советский Союз и из Советского Союза, где старая теневая экономика быстро превращалась в основную экономику. Хотя частной собственности еще не было, Ходорковский находился в авангарде быстро развивавшегося мира банков и финансов, на переднем крае становления капитализма. Джоэл Хеллман, аспирант Колумбийского университета, приехавший в Москву, чтобы собрать материалы для написания докторской диссертации о новых российских банках, нашел, что МЕНАТЕП отличался от некоторых других новых коммерческих банков, добившихся успеха в 1989 году, сдержанностью и таинственностью. “Никто не говорил по-английски, никто не носил западные костюмы, — вспоминал Хеллман о банке МЕНАТЕП. — Они не торопились обосноваться в шикарном офисе, держались скромно”{100}. Но Ходорковский, безусловно, был одним из лидеров своего поколения. Когда в 1990 году Горбачев пригласил в Кремль группу политиков, ученых и журналистов (слово “бизнесмен” тогда не употреблялось), чтобы поговорить о реформе, среди них был и Ходорковский{101}.
Нащупывая путь к богатству, “ребята” не чувствовали себя в безопасности. Что, если эксперимент провалится? Есть ли у них союзники, способные защитить их? Невзлин, ставший партнером и доверенным лицом Ходорковского, отличался общительностью, Ходорковский же был человеком замкнутым. Невзлину пришла в голову мысль: им нужно рассказать о себе, потому что у людей на улице и у общественности их бизнес вызывал большие сомнения. Что такое коммерческий банк? Что такое МЕНАТЕП? Ходили слухи, что за ним стояли комсомол, коммунистическая партия или КГБ. То же самое говорили в то время почти обо всех новых коммерческих банках{102}.
Невзлин предложил написать небольшую книгу с необходимыми разъяснениями. Уступая уговорам Невзлина, Ходорковский согласился. Между ними установились тесные партнерские отношения. Невзлин вспоминал, что они жили в загородном доме под Москвой, он на первом этаже, Ходорковский — наверху. В 1991 году, ставшем последним годом существования Советского Союза, они надиктовали на магнитофон, а затем издали книгу “Человек с рублем”, переделав название знаменитой советской пьесы о Ленине “Человек с ружьем”. Обложка книги была украшена изображениями рублей и долларов. Их компания “МЕНАТЕП-Информ” напечатала пятьдесят тысяч экземпляров книги{103}.
Книга бросила пятьдесят тысяч вызовов системе. Ходорковский и Невзлин кричали: “Становитесь богатыми! Как мы!” Все их произведение напоминало насмешку нахальных подростков над родителями. Ее единственная мысль — в богатстве нет ничего плохого. Цветистый стиль изложения резко контрастировал с обычной сдержанностью Ходорковского, стеснительного банкира, носившего джинсы и фланелевые рубашки. Думаю, что книга была прямолинейной попыткой налаживания связей с общественностью. В книге так много наставлений и штампов, что читать ее практически невозможно. “Наш компас — Прибыль, — писали они. — Наш кумир — Его Финансовое Величество Капитал”. Их цель — “в миллиардеры...”. “Довольно жить Утопией,— призывали они. — Дорогу — Делу, которое обогатит!” Один из их героев — Генри Форд. “Человек, способный превратить вложенный доллар в миллиард, — гений”.
В своем сумбурном повествовании, разбитом на главы с названиями вроде “МЕНАТЕП: путь к богатству”, Ходорковский и Невзлин прославляли алчность. Возможно, это объясняет, почему они считали нужным написать эту книгу: они боялись зависти, ревности и непонимания. Их опасения были не лишены оснований. Подозрительное отношение к капитализму, богатству и собственности, характерное для советской пропаганды, глубоко укоренилось в российской культуре и сохранится, особенно среди старшего поколения, даже спустя годы после кончины советского коммунизма. “Ребята” не знали, что будет, и стремились оправдать свой новый необычный статус. “Каждый за себя, — провозглашали они свою философию. — Быть богатым — норма жизни”. Они восторженно вспоминали шикарную презентацию, устроенную ими в Московском коммерческом клубе, излюбленном месте отдыха нуворишей, с фейерверком, угощением, напитками и развлекательной программой, рассчитанную на четыреста приглашенных. “Рюмки и бокалы были наполнены коньяком двадцати марок, виски, шампанским, джином, различными винами, ликерами — более чем пятьюдесятью напитками на любой вкус. Мы не пожалели денег на организацию этого приема”. Они назвали свое щедрое гостеприимство “высшим проявлением этики”. Но цель описания этого блестящего приема заключалась не столько в том, чтобы похвастаться, сколько в том, чтобы защитить и оправдать себя. “Мы, МЕНАТЕП, можем позволить себе не бояться результатов своей работы, мы можем позволить себе похвалиться тем, что мы заработали”, — заявили они. В то время как ленинская формула предполагала равенство в бедности, “мы защищаем равное право на богатство”.
