Вскоре Чубайс почувствовал, что ему нужно вырваться из провинциального мирка ленинградского института и установить контакты с другими людьми, особенно в Москве. Хотя в Ленинграде было несколько вольнодумцев, он знал, что в Москве их должны быть десятки. Глазков съездил в Москву и через друзей узнал об одном талантливом молодом экономисте, о котором и сообщил Чубайсу. Это был Егор Гайдар, работавший во Всесоюзном институте системных исследований под руководством известного специалиста в области эконометрии Станислава Шаталина. Как и Чубайс, Гайдар бился над поиском “индикаторов” и совершенствованием советского экономического монстра[4].
Различие заключалось в том, что Гайдар находился в Москве, в центре событий, а Чубайс — в заштатном, провинциальном институте. Гайдар принадлежал к советской элите, он был внуком знаменитого командира Красной армии, автора любимых детских книг, и сыном корреспондента газеты “Правда”. Когда Андропов занялся поиском прогрессивных идей для проведения экономической реформы, одним из молодых исследователей, работавших над предварительными проектами, был Гайдар. Атмосфера в группе Шаталина была более открытой, чем мог себе позволить Чубайс в Ленинграде, под неослабным наблюдением КГБ. “Разговаривая, здесь можно было не прятать фигу в карман”, — вспоминал Гайдар об атмосфере в Москве.
Несмотря на многочисленные просьбы Глазкова, Гайдар не смог найти время, чтобы приехать на семинары Чубайса в Ленинград. “Он был слишком занят, чтобы ехать в какой-то Инженерно-экономический институт, — рассказывал Глазков. — Он принадлежал к элите. Его это не интересовало”.
Тогда Чубайс поехал в Москву и нашел Гайдара. Петр Авен, сын одного из ведущих математиков, занимавшийся эконометрией в группе Гайдара, познакомил их. По его словам, во время первой же встречи Гайдар и Чубайс поняли, что у них общие надежды и страхи{73}. Гайдар, по всеобщему мнению, был самым способным экономистом своего поколения. “Мы были лучше подготовлены, чем Чубайс. Мы ушли далеко вперед и были лучше образованы”, — вспоминал Авен. Но Гайдар был продуктом советской эпохи и умел вести себя очень осторожно, чтобы не испытывать терпение системы. Чубайс проявлял не меньшую осторожность, но он обладал также стальной решимостью, приобретенной им во время спусков на плотах по бурным рекам, и несокрушимой уверенностью во всем, что он делал.
В последующие годы им снова напомнили, что система еще не готова к радикальным изменениям. В начале 1985 года, когда к власти пришел Горбачев, лаборатория Гайдара получила от Политбюро задание заняться проблемой “улучшения экономических механизмов на уровне предприятия”, все той же старой чушью из прошлого. Но поскольку заказчиком работы было Политбюро, Чубайс и его группа не упустили возможности сотрудничать с Гайдаром в выполнении этого задания. Работа по поручению Политбюро давала Чубайсу какую-то защиту от КГБ, впервые он выполнял работу для высших эшелонов власти, а не занимался абстрактными теориями.
“Мы стали думать о реальных вещах, а не о той ерунде, которой мы занимались у себя на работе”, — сказал Глазков. Группа Гайдара — Чубайса подготовила доклад на 120 страницах о том, как использовать опыт Венгрии и Югославии для реформирования советской системы. Они предлагали отказаться от диктата планирующих органов и применить некоторые механизмы свободного рынка. Однажды шеф Гайдара вернулся с плохой новостью: их предложения отвергли. “И значит, надо было оставить бесплодные мечтания и придумать что-нибудь на более скромном уровне”, — вспоминал Гайдар. Но вернувшись в тот же день домой и включив телевизор, Гайдар услышал выступление Горбачева, в котором прозвучали некоторые положения из отвергнутого только что доклада. Это было странное время, им постоянно приходилось угадывать и находить между строк скрытые признаки перемен{74}.
Чубайсу случилось столкнуться с КГБ. В 1986 году он попытался принять участие в десятимесячной программе научного обмена — насколько он помнил, то ли в Финляндии, то ли в Швеции. Это позволило бы ему всерьез познакомиться с Западом и его экономикой, но в КГБ ему отказались выдать выездную визу. Чубайс рассказывал, что ему там порекомендовали воздержаться от поездки в капиталистическую страну, а поучиться в одной из социалистических стран{75}. Как сказал его брат Игорь, отказ был вызван тем, что по материнской линии Чубайс — еврей. Чубайс был глубоко разочарован. Ему напомнили, что власть может раздавить его, если захочет.
1986 год стал поворотным для Чубайса и Гайдара. Чубайс помог договориться о том, чтобы Глазкова взяли на год на работу в Москве. Глаз-кова пригласили в Центральный экономико-математический институт, где он, к своему изумлению, обнаружил, что исследователи открыто занимаются математическими моделями рыночной экономики. В конце августа 1986 года все вольнодумцы Москвы и Ленинграда, около тридцати экономистов, наконец-то собрались на несколько дней для проведения дискуссии в пансионате на Змеиной горке, в лесу под Ленинградом. “Это были лучшие дни нашей жизни”, — вспоминал Глазков. Место было настолько уединенное, что они могли говорить, не опасаясь быть услышанными КГБ, а друг другу они доверяли.
По словам Глазкова, Гайдар выделялся среди присутствовавших. Он был самым информированным и имел наиболее четкое представление о том, что происходит. “Было ясно, что система нежизнеспособна. Поэтому встал вопрос о том, что произойдет, когда система развалится. По каким сценариям могут развиваться события?” Глазков рассказывал, что некоторые из участников хотели обсудить, какой теоретически может быть альтернативная экономика Советского Союза, но он был настроен более прагматично. Он хотел, чтобы дискуссия велась непосредственно о переходе к новой экономике. “Я был готов поднять этот вопрос, — говорил он, — но не мог сказать ничего конкретного. Мы не были готовы. Я не был готов. Никто не был готов!”
Гайдар вспоминал, как вечером они жгли костры, пели, рассказывали анекдоты. На заключительном семинаре он прочитал два сатирических скетча, предвещавших будущий кризис. Первый назывался “На гребне” и рассказывал о том, что сделает каждый из них, чтобы реформировать экономику. Позже в своих мемуарах Гайдар писал, что тогда смог “точно определить ключевое место Чубайса”. Он не уточнял, какое именно, но Нина Одинг рассказывала мне, что “Чубайсу отводилась связь с общественностью. Ему предлагалось заняться пиаром, потому что лучше других знал, как просто и доходчиво рассказать о новых идеях. Они не думали, что он осуществит приватизацию. Они думали, что он будет заниматься только пиаром”. Во втором скетче, под названием “В складке”, описывалось, как их всех посадят в тюрьму, к каким срокам приговорят и какую пайку они будут получать.
Несколько месяцев спустя началась эпоха горбачевской гласности. Отменялись всяческие запреты, что, по словам Гайдара, вносило еще большую сумятицу. “Цензоры, осуществлявшие контроль над научными экономическими журналами и издательствами, рвали на себе волосы, — рассказывал он. — Они уже не знали, что можно говорить, а что — нельзя”.
Когда в 1987 году прогрессивные экономисты попытались организовать еще один семинар в окрестностях Ленинграда под эгидой института Сергея Васильева, старая гвардия нанесла ответный удар. Чубайс рассказывал, что повестка дня была официально одобрена областным комитетом партии, а это значило, что встреча наверняка зайдет в тупик. Гайдар, Чубайс и все остальные приехали, но заседания были такими скучными и консервативными, что они ушли из холодного конференц-зала и собрались в одном из охотничьих домиков. Там, в джинсах и свитерах, они провели параллельный семинар, высказываясь, как и в прошлом году, более открыто. По сравнению с прошлым годом группа выросла и теперь включала в себя Михаила Дмитриева, аспиранта из института Васильева, занимавшегося региональными экономическими проблемами и хорошо знавшего западные экономические теории[5]. Кроме того, из Москвы был приглашен математик Виталий Найшуль, ранее работавший в Госплане, а теперь, вместе с Глазковым, в Центральном экономико-математическом институте. К этому времени его работа “Другая жизнь”, изданная в самиздате, получила широкое распространение среди прогрессивных экономистов. Читатель, возможно, помнит, что в первой части своей работы Найшуль высказал революционную мысль о том, что собственность советского государства должна быть превращена в частную собственность, в буквальном смысле слова передана народу{76}.
