Настроение его было восстановлено почти полностью.
В машине он спросил Авенира:
— Откуда у тебя столько бабок? Играл, что ли?
— Я не хотел,— смутился Можаев.— В интересах дела пришлось…
— Ну конечно, какой базар… Я тоже вчера… В интересах дела… Одолжи сотню-другую на бензин?
Авенир щедро поделился выигрышем, и Грешников даже замурлыкал шлягер. Вот теперь он был счастлив на все сто! Можаев пересказал ему все происшествия вчерашней ночи. Почти все. Про Веронику умолчал. Слов подходящих не нашел.
— Любопытно… — прогудел опер, ворочая маленький руль огромными ручищами.— С парнем прозрачно. Он тебя выпас, узнал код, увидел, сколько на счету… Наверняка он следил за тобой весь вечер и подсчитал твой выигрыш. Никон же предупреждал!
— Я не ожидал так сразу…
— А как ты ожидал? Медленно? Вот с индейцем этим непонятно. Кой черт его понес тебя охранять?
— Может, он просто мимо шел?
— В Робин Гуда играл? Вряд ли. Ты у нас феномен — ты и думай. У меня с этим туго. Возьми ручку, запиши телефон. Это мой мобильник. Звони, если что. Только без интеллигентных глупостей, без «неудобно», понял? Не стремись сначала убедиться в собственной смерти.
Авенир послушно набросал на клочке бумаги номер телефона и добавил: «Позвонить, если что».
Они приехали. Посреди свалки бриллиантом сиял роскошный лимузин Отца Никона.
Грешников поскучнел, достал из кармана два пакетика с множеством зазубренных стальных кусочков и протянул их Авениру:
— Вот, посмотри. Труды нашей медэкспертизы. Это из Бормана, а это — из Михалыча…
Авенир высыпал осколки на ладонь, осторожно перебирал пальцем:
— Николаю Николаевичу не будем показывать?
Монумент фыркнул, как лошадь:
— Между прочим, с сегодняшнего дня я официально веду это дело. А Отец Никон — непосредственный фигурант. Он вроде бы мужик хороший, но пока не найдем убийцу…
Он сказал «не найдем» — и Авенир покраснел от гордости.
Один осколок привлек его внимание. Цветом, формой и структурой металла он явно выделялся среди остальных. Это была побуревшая узенькая полосочка, некогда правильной прямоугольной формы, а теперь изогнутая и перекрученная.
— Хорошо бы узнать, из чего это,— сказал он Монументу.— И сравнить с остальными.
— Сделаем…
Отец Никон поджидал их у своей машины. Темные круги под глазами говорили о бессонной ночи. Втроем они еще раз обошли место происшествия. Монумент был прав: никакой воронки. Так, слегка взрыт песок. Николай Николаевич показал место, где Борман должен был спрятать деньги.
— Мои люди тут все уже прочесали,— сказал он устало.— Глухо. Среди конкурентов замешательство, активных действий не ведут. У нас подвис один проект по загородной недвижимости, и без законного владельца я не могу его двинуть. Это лакомый кусочек, но никто пока не кинулся на него. Похоже, для всех смерть Бормана — неожиданность. По крайней мере, для тех, кто попал в поле моего зрения.
— И кто же теперь законный владелец? — поинтересовался Грешников.
— Сын Юрия Карповича,— поколебавшись, ответил Отец Никон.— Петруша Низовцев. Об этом официально еще не объявлено, но мне известно содержание завещания.
— Он совершеннолетний?
— Смешная ситуация. Будет совершеннолетним через неделю. Глупо учреждать опеку на неделю, да при нашей волоките и не успеть. Придется болтаться в подвешенном состоянии. Убытки колоссальные…
Он махнул рукой в отчаянии.
— А скажите, пожалуйста,— спросил Авенир,— Петруша уже вернулся домой?
— Вчера Белла привезла,— опять поколебавшись, сказал Николай Николаевич.— Вы были абсолютно правы.
Он явно неохотно говорил о домашних Низовцева.
— А Вероника? — поигрывая ключами на толстом пальце, спросил Монумент.
— Что — Вероника?
— Она где была вечером? Вы лучше скажите, потому что я ее сам спрошу. Мне поручено вести это дело.
Последние слова Грешников произнес с определенной гордостью, с ударением на «мне», даже грудь выпятил.
— Знаю,— кивнул Отец Никон.— Я утром позвонил вашему генералу на Гороховую и попросил его об этом одолжении. Между прочим, он меня отговаривал от вашей кандидатуры.
Грешников открыл рот, но не нашелся что сказать.
— Поедем к Низовцевым,— с горечью сказал Николай Николаевич.— Я вижу, сегодня мы меньше доверяем друг другу. Новые хозяева желают быть в курсе расследования, и я обещал, что привезу вас. Ваш статус определен, а вот ваш, Авенир…
— Он… Э-э… Мой секретный сотрудник!
— Сексот, что ли? — усмехнулся Никон.— Что ж, пусть будет так. В конце концов, статус не главное. Будем считать, что вы активист-дружинник с красной повязкой на рукаве. А насчет Вероники — вчера ее нигде не могли разыскать. Телефон ее не отвечал. Она явилась сегодня в пять утра, какая-то обкуренная, отказалась давать объяснения и заперлась в спальне. Я ничего не мог поделать. Кто я для нее?
Последние слова прозвучали с ноткой глубокой печали.
— А как она отреагировала на известие о гибели мужа?
— Наверное, мне не следует этого вам рассказывать… Мы ведь уже не в одной лодке… Она сказала: «Я так и знала, что это случится». Мне показалось, она не вполне поняла меня. Что ж, я вам все рассказал. Может быть, вы теперь поделитесь со мной своими новостями? Или это уже тайна следствия?
— Отчего же…— начал было Авенир, но Грешников наступил ему на ногу, и Можаев, ойкнув, замолчал.
— Зачем повторяться? — сказал Грешников.— Поехали к Низовцевым, там все и услышите.
Отец Никон укоризненно покачал головой, пригладил темные волосы и пошел к машине, всем своим видом выражая покорность судьбе.
VI
Усадьба «Жерновка» на пятачке у изгиба Охты опять осиротела без хозяина. Вместо подтянутого вежливого Михалыча в дверях их встретил мордатый олух с сигаретой в зубах. Катя прятала заплаканные глаза.
— Она так опечалена гибелью Юрия Карповича? — спросил шепотом Авенир.
— Возвращением Низовцева-младщего, я думаю,— ответил Николай Николаевич тоже шепотом.
Без Бормана и он чувствовал себя в этом доме несколько не в своей тарелке, поэтому их маленькую опергруппу возглавил Монумент, решительно затопавший по синему ковролину и дальше, по лестнице. Знакомая зала была пуста. Отец Никон вышел сообщить домочадцам о своем прибытии, Авенир недоуменно оглядывался по сторонам, а Монумент без тени смущения уселся в кресло Юрия Карповича у окна. Он тоже вел себя по-другому, без былой сдержанности, поскольку числился теперь официальным лицом и мог себе позволить поболе прежнего.
— Что ты все принюхиваешься? — спросил он Авенира, косясь на приоткрытый ящик с сигарами на столике.
— Не знаю… Не понимаю… — промычал Авенир.— Я помню… Помню…
— Что ты помнишь?
— Не знаю…
— A-а… Бывает.
И Монумент быстро взял из ящика сигару. Он не умел ее раскуривать, поэтому некоторое время крутил в толстых пальцах.
— Надо скусить кончик,— без тени насмешки подсказал Авенир.
— Сам знаю… Просто выбираю, с какого конца кусать,— самоуверенно ответил Грешников и, отбросив колебания, крупными зубами с натугой откусил конец сигары.
— Что ты! Щипцами надо!
Монумент скривился и выплюнул кусок сигары, откушенный, впрочем, довольно ровно:
— Откуда ты все знаешь, если сам не куришь?
— В кино видел… Запомнил…
— Буржуйские выдумки! Проще надо быть!
Терпкий табачный аромат поплыл по комнате, заглушая прочие запахи, и Авенир успокоился, стал приглядываться.
— Здесь многое изменилось,— сказал он вошедшему Отцу Никону.— Вот здесь висела картина, я точно помню. И цветов этих прежде не было…
— Это я велела убрать картину,— звучно произнесла от дверей Белла, услыхав слова Авенира.— Она меня всегда раздражала!
— Это любимая картина Вероники,— шепнул сыщику Николай Николаевич.
Белла была одета в примодненный траур, отнюдь не навевавший мысли о вечном. Рослых женщин черный цвет делает стройнее, а маленьких — полнит. Вела она себя очень благородно, просто и естественно. По-королевски. Прежней нервозности и отчаяния как не бывало. Авенир отметил, что возле глаза у нее появилась маленькая черная мушка и еще одна — в вырезе платья у ключицы. С ними Белла больше прежнего походила на персиянку.
