В офисе Есехина встретил Бершадский. Тот бросил семью на острове Бали и с двумя пересадками, потратив на дорогу почти сутки, прилетел в Москву. О мытарствах Ильи говорила густая щетина и мятый костюм, а от его обычной ироничности не осталось и следа.

— Так поступают только последние свиньи!! — закричал он на Дмитрия. — Ты не только себя, но и всех нас сделал нищими!

К концу октября, после целой недели бесчинств, финансовый кризис взял небольшой тайм-аут. Но к этому моменту российский фондовый рынок представлял собой удручающую картину. По нему словно прошли орды Мамая: везде слышались стоны смертельно раненных инвестиционных компаний, рыдания потерявших деньги клиентов, отовсюду тянуло трупным запахом и гарью пепелищ.

Однако при всей свой беззащитности перед финансовыми катастрофами, стихийными бедствиями, эпидемиями и различными другими напастями человек остается неисправимым оптимистом. Даже неизлечимо больной, он все равно радуется жизни и строит планы на будущее. Поэтому стоит ли удивляться, что как только немного рассеялся дым пожарищ, едва цены на акции перестали падать и постояли несколько дней, пусть и на самом низком за последний год уровне, газеты сразу же запестрели сначала робкими, а потом все более и более уверенными прогнозами специалистов о том, что у отечественного фондового рынка сохраняются неплохие перспективы и его возрождение начнется очень скоро.

А председатель федеральной комиссии по ценным бумагам в пространном интервью «Известиям» заявил даже, что нет, мол, худа без добра: так как фондовые рынки в Юго-Восточной Азии «сильно перегреты» или, проще говоря, так как акции большинства компаний этого региона сильно переоценены, о чем ясно свидетельствуют события на Гонконгской бирже, то западные инвесторы обязательно оттуда уйдут и начнут искать новые, быстро развивающиеся рынки. Следовательно, их деньги неизбежно придут в Россию. Получалось, что можно было просто лежать на диване, плевать в потолок или пить водку — в любом случае те, кто вложил деньги в отечественные ценные бумаги, были обречены на скорое и невиданное обогащение.

Трудно сказать, чего в этом заявлении было больше: глупости или преднамеренной лжи? Возможно, чиновник, чье ведомство несло ответственность за нормальную работу фондового рынка, но оказалось совершенно беспомощным уже при первых ударах финансовой стихии, просто хотел приукрасить ситуацию. Однако многие пострадавшие от кризиса люди ему поверили. Да и что еще им оставалось делать?

Робкая надежда поселилась и в душах совладельцев компании «Ист-Вест-инвест», переживавших не самый лучший этап своего сотрудничества. Вслед за падением цен на акции у них был отвратительный период выяснения отношений, взаимных обвинений и обид, вымотавший абсолютно всех, а потом наступило временное перемирие. Конечно, во многом оно было вынужденным, как у людей, попавших после кораблекрушения в одну лодку. Раскачивать ее в такой ситуации не имело никакого смысла.

Тем более что попытки компаньонов выяснить, почему же Есехин, все бросив, уехал в Грецию, — наталкивались на его жесткую реакцию. А когда однажды Макс с присущей ему рассудительностью заметил, что, мол, глупо ради юбки жертвовать бизнесом, Дмитрий довольно грубо процедил сквозь зубы:

— Ты можешь засовывать свой длинный нос куда угодно, но только не в мои личные дела!

В тот раз Прядко явно обиделся, но промолчал. И ему, и Илье было понятно: ничего, кроме скандала, продолжение этого разговора не вызовет. Поэтому тема была закрыта, во всяком случае, до окончательного прояснения ситуации на фондовом рынке. Все делали вид, что команда сохранилась, и она способна действовать эффективно.

Пытаясь выработать какую-то более или менее разумную линию поведения для компании, Есехин, Бершадский и Прядко, как и прежде, ежедневно собирались на свои традиционные совещания, однако выбор возможных вариантов спасения был невелик. Точнее, кроме надежд на чудесное возрождение фондового рынка, их вообще не существовало. Вот почему пророчества председателя федеральной комиссии по ценным бумагам о том, что крупнейшие зарубежные инвесторы вот-вот прибегут из Юго-Восточной Азии в Россию и цены на акции отечественных предприятий опять взлетят вверх, казались им все более и более реальными.

Иногда во время утренних встреч компаньонам почти удавалось убедить себя в том, что события будут развиваться именно так, и никак иначе. Тогда опять все были дружелюбны, а Бершадский сыпал шутками и рассказывал поучительные истории из жизни своих многочисленных знакомых. Но стоило кому-то его задеть, а тем более если этим кем-то был Есехин, как Илья мгновенно ощетинивался. И это еще раз подтверждало временный, искусственный характер перемирия.

Как-то они стали обсуждать только что распространенное средствами массовой информации заявление президента Филиппин, утверждавшего, что кризис на фондовом рынке был спровоцирован крупнейшими мировыми финансовыми спекулянтами во главе с Джорждем Соросом. Илья подумал и сказал:

— Моя бабушка учила меня идиш. Я уже почти все забыл, но иногда в моей памяти всплывают отдельные слова. Так вот, слово «цорес» на идиш означает «беда».

Засмеялся даже Макс, а Дмитрий с улыбкой заметил:

— Если бы ты лучше слушал свою бабушку и не ленился, то, возможно, мы избежали многих неприятностей.

На этот небольшой выпад тут же последовал достойный ответ:

— Что касается слова «цорес», то моя бабушка употребляла его в поговорке, которую сама же и придумала, — погладил свою лысину Бершадский. — Половина ее была на исковерканном латинском, а другая половина — на идиш. Бабушка говорила: «О темпере, о морес — о вайбелэх, о цорес», и перевести это можно было примерно так: «О времена, о нравы — о женщины, о горе».

В этих словах был явный намек на печально закончившееся романтическое путешествие Есехина в Грецию. Но все было сделано достаточно интеллигентно, и Дмитрию пришлось молча скушать лингвистические воспоминания Ильи.

Дискуссии по делу, а то и обыкновенный треп с коллегами развлекали Есехина, но, оставаясь один, он не мог избавиться от мрачных мыслей. И дело было не только в том, что над компанией нависла реальная угроза банкротства. Ему было страшно стать банкротом именно сейчас, когда в его личной жизни наметились серьезные перемены.

Дмитрий понимал, что не сможет отказаться от Вари, и рано или поздно ему придется расстаться с Ольгой. Но прежде, допуская чрезвычайно болезненную мысль о разводе, он давал себе клятву, что будет материально обеспечивать жену и сына всем необходимым. Во всяком случае, до тех пор, пока они этого захотят. Собственное благородство, пусть и гипотетическое, даже доставляло ему удовольствие. Теперь же существовала вероятность, что он не только бросит жену и сына, но и не в состоянии будет помогать им.

Однако еще больше Дмитрий боялся, что финансовые проблемы скажутся на взаимоотношениях с Варей. Ведь если фондовый рынок не восстановит свои прежние позиции, и он не вернет вложенные в акции деньги, то вряд ли сможет обеспечить ее всем тем, к чему она привыкла. Тем более что обеспечивать надо будет не через год, а, возможно, очень скоро. Как только они узаконят свои отношения, сразу понадобится новая квартира — не выгонять же Ольгу и Сашу из той, где они сейчас живут и не затевать же с ними унизительный дележ имущества. А потом придется покупать мебель, бытовую технику и еще много различных мелочей.

Словно проверяя Варю, Дмитрий несколько раз намекал ей на возможные в будущем финансовые проблемы, но, как правило, в шутливой форме. Однажды она стала расспрашивать его о положении «Ист-Вест-инвеста», и Есехин заметил, что «кризис на фондовом рынке компания скорее всего переживет, но белый пароход для любимой женщины он в ближайшее время не сможет купить». Юмор был так себе, пошленький, только подтверждавший наличие у него громадного количества комплексов. Но в ответ Варя со смехом сказала, что «ей хватило бы и маленькой каюты, но в которой они жили бы вместе».