Следователь Глеб Сорокин, обладатель куртки «Берберри», очень даже неплохо рассмотрел Анжелу. Еще бы… Грудь торчком, так и хочется как-нибудь ненароком ее задеть. Дерзкая грудь.

Сразу заметил, что девица смахивает на его первую жену. Первую, единственную и уже бывшую. Которая и подарила ему эту коттоновую шмотку, вроде как завещала: «Носи и меня вспоминай, – сказала. – А я ухожу». Вот те раз! Из Гондураса в пампасы. Неожиданно, но понятно. Терпеж ее кончился.

Ничего! Я еще что-нибудь сотворю! Я еще себя докажу…

Ему и самому опостылело не принадлежать ни себе, ни обкорнанной семье. Вика сделала аборт, когда смекнула: сколько бы он ни клялся-божился, что будет по ночам вставать, в детскую кухню ходить, заработает на няню, – надеяться рискованно. И от того, что муж сам верит в свои обещания, – ей нисколечко не легче. Даже и не рассердишься на него, не обвинишь во лжи, не бросишь в лицо слова, облитые горечью и злостью, чтоб полегчало. Служба чертова… В любой момент следователя могут выдернуть хоть откуда. И от ребенка тоже. Но и у нее работа, без службы – какая самостоятельность?! По-современному мамаша без карьеры и без денег выглядит инвалидом (мужнина нежирная зарплата от голода-холода семью защитит, но по социальной лестнице их как ветром сдует до самого низа).

В общем, Глебу было довольно того, что та куртка, которую Вика выбрала, которую огладила, расправляя складки, когда он ее новенькую надел, теперь висит на гвозде или на плечах, если ему не требуется незаметности. Третий год сносу ей нет. Бередит былое и о чем-то таком сигнализирует окружающим бабам… Обращают внимание.

Прошедшие отбор воспоминания не расстраивают, а лишь настраивают на дело. Мысленная увертюра перед тем, как выпасть из своей раздрызганной жизни и впрыгнуть в чужую, совсем уж расколошмаченную.

12.15 – фиксирует он время. Осмотр места преступления. Небольшой бардак в комнате и пропавшая хозяйка. Версия мамаши-кукушки, ради пьянки-гулянки забывшей про грудничка, сразу отпадает. С порога видно. Из такого евроремонта от ребенка сбегают только уж совсем безбашенные. А тут ни анашой, ни спиртом не несет. Глеб зажмурился и медленно втянул носом воздух. Распробовал. Нехимическая чистота, грудное молоко… Мочой припахивает и еще – едва слышный кисловатый душок, улавливаемый только потому, что он так не вяжется с ухоженной обстановкой. Запах чужака. Вероятно, ее отсюда кто-то забрал…

Настырное обоняние, которое портит жизнь среди соотечественников, не уважающих мытье, в профессии очень пригождается. Не раз нюх помогал раскрыть дело…

Стоп-стоп! Прошлые победы не приплетай! Группа толковая – отпечатки и волоски соберут грамотно, соседей уже опрашивают… Старательный новичок – вот твоя позиция.

Пропажа человека – как воспаление легких. Чем раньше примешься лечить-искать… С кого из троих здешних свидетелей начинать допрос? Кому выгодно исчезновение дамочки? И дальше – дело техники. Резонансная может выйти история, ведь любовник-то – зять самого думского Бизяева…

Если организатор преступления здесь, то зять – первый кандидат. Не мамаша же исчезнувшей… Властная дама, с выдержкой… Она, скорее всего, нажала на начальство, раз сразу отправили сюда полную оперативно-следственную группу, а не через положенные три дня, за которые пропажа может найтись… Не подождали даже хотя бы требования о выкупе…

А может, все-таки грудастая кузина замешана? Мужика, например, не поделили… Высокий, с широким плечевым поясом, шевелюра густая, карие глаза, опушенные длинными ресницами… Типичный блядун.

Вряд ли… Даже если она – отличная актриса, все равно ее презрение к нему слишком естественно. В коридор сбежала, только бы не быть рядом. Не нервничает, а злится.

Вот с ней и поговорю, а остальные пусть пока доходят до нужной кондиции.

Глеб, словно подхватив вирус донжуанства, которого раньше и в помине не было, делает несколько быстрых шагов к Анжеле, наклоняется к ее уху и, как бы ненароком скользнув указательным пальцем по ее груди, пытается подхватить под локоток:

– Где бы нам уединиться?

Девушка резко вырывает руку, отступает на полшага, грамотно защищая личное пространство, и с показным спокойствием шепчет:

– Отъ…бись!

Во дает! Надо приглядеться. У нее вполне может быть своя причина избавиться от родственницы. Характера явно хватит.

Жаль, ключ не тот выбрал, чтобы открыть эту дверцу. Неудобняк… Но шаг сделан, путь надо пройти до конца.

– Оскорбление… при исполнении… – как бы ни к кому не обращаясь, тихо, но внятно проговаривает Глеб и украдкой наблюдает за интересной дамочкой. Ни испуга, ни замешательства. Смотрит она прямо в глаза без того кокетливого вызова, который, якобы отталкивая, на самом деле завлекает.

Крючок! Не сразу и соскочишь.

Молодая… Вот где пролегает четкая граница между поколениями. Те, кто много пожил до перестройки, почти все без исключения робеют перед представителями любой власти. Даже случайные свидетели заискивают, тушуются. Так суетятся, что буквально насчет каждого старика сгоряча можно решить: рыльце в пушку. У тех же, кто взрослел в девяностые, никакого раболепия, наоборот – бравада. Мол, мы свои права знаем… Непросто с ними.

– Пройдемте на кухню, – не командует, а сосредоточенно просит Глеб. – Пожалуйста, – строго добавляет он, чтобы девушка сдвинулась с места. Больше никаких прикосновений.

Он записывает имя-отчество Анжелы, 1978 год рождения (по паспорту или по ее желанию? – надо будет проверить), место рождения – Жуковский (землячка и кузина пропавшей) и только-только начинает получать удовольствие от ее четкости и настороженной наблюдательности, как в дверь просовывается Серегина голова:

– Тут свидетель! Сосед с шестого этажа. Я его паспортные данные уже записал.

– Пусть подождет! – сердится Глеб.

Всегда так… На самом интересном месте прерывают! И ведь наверняка самозваный свидетель сообщит либо совсем бесполезное, либо то, что уже ясно: двое неизвестных волокли по лестнице тяжелый баул. Но Анжела, к сожалению, не успела понять, что там, внутри…

– Говорит – торопится, говорит – у него верные сведения… – мямлит старлей.

На такого кто надавит – тот и командир… Но вдруг и правда что-то существенное и срочное… Да и все равно настроение сбито.

– Мы скоро продолжим, – обещает Глеб Анжеле. И себе.

– Я видел убийцу! – громким шепотом объявляет рослый подсушенный старикан, которого участковый ввел в Никину кухню.

Ничего себе фрукт! Ярко-оранжевый свитер – без лейбла, дешевенький, но не замызганный, со следами аккуратного сложения… Подвыцветшие голубые глаза оживляет синий шелковый шарф. Завязан туго – жилы набычились и оголился желтоватый папирус кожи на ключице. Видимо, сознает, что пожилые должны особенно тщательно следить за своей одеждой. Любая небрежность в костюме дает основание мысленно списать ее носителя. На помойку отправляется не только старомодная и поношенная шмотка, но и ее обладатель. Так молодое подсознание прореживает человеческий лес, чтобы в нем не заблудиться.

Поношенное лицо старикана смотрит в окружающих как в зеркало. Вопрошает: понимают ли они, с кем имеют дело?

Анжела даже всматривается, чтобы сообразить, кто он, но никакое более-менее известное имя не пристает к нелепому образу. Люди, кое-как отличившиеся в прошлом, часто не осознают, что сегодня никто не обязан их узнавать. Борьба за место в людской памяти идет ежесекундно, и если то, что ты когда-то сделал, народу не пригодилось, то суетись теперь сам…

Скосив глаза на Анжелу и намекающе остановив на ней свой липкий взгляд, сморчок замолкает.

А она… Заинтересованность Глеба, которую заметила бы и не такая уверенная в себе особа, как Анжела, и то, что ей почему-то не захотелось удерживать между ним и собой привычную стенку – то есть намек на некоторую взаимность, – помогает ей уловить: следователь не намерен от нее отделываться. Она садится поглубже на стул, демонстративно уложив ногу на ногу. Будут тут еще всякие старперы командовать! Тоже мне – свидетель… Что он мог видеть?! Да без меня… Без меня никто же не найдет убийцу!