Чтобы восстать из мертвых, мне надо бы увидеть тебя. Боли, боли, мое оловянное, деревянное, стеклянное сердце…
По-моему, это происходило, когда юбки были короткими, а дни длинными. Представим затаившую дыхание семнадцатилетнюю особь, которая слышит контрабандный разговор двух взрослых, замужних, вполне потрепанных женщин о том, как принимать любовника. Точнее, одна шепотом назидает, другая же, как и подслушивающая, безответна (не дышит). Все это происходит в трехкоечном номере профсоюзного Дома отдыха, а может, в захолустном санатории для лечения болезней женской деликатной сферы, а может, в интернате для глухонемых, на время отданном имеющим уши и языки, — короче говоря, мертвый час, и деваха притворяется спящей. Ты, во-первых, возьми такой столик, не очень большой, лучше круглый… — напористо вразумляет тетка. (Почему — не очень большой? очень круглый?..) …двух курочек там поставь за два сорок, а лучше, если будут, так возьми трех цыплят по рупь семьдесят пять, — немного, правда, дороже станет, — зажарь…
Магия точных цифр, жертвопринесенные птицы, обрядовый огонь, — все это очень сильно для выпускницы ср. школы. Она уже видит караван мерибских купцов, одежда их тяжела от чистого золота, даже упряжь вьючных слонов отделана золотыми шишечками, яркие чепраки верблюдов убраны драгоценными каменьями; купцы везут корицу, гвоздику, янтарный шафран, у них есть все, — кроме бородинского хлеба из ржаной и пшеничной муки, — они торопливо отдают за него бальзамические натирки, мирру и благовония в серебряных фигурных флаконах, — всего за половинку черствоватого хлеба, — и вот в полнолунье, ровно за три часа и три ночи до прихода любовника…
…лучше жарить на масле, если не жалко; ну и селедочки там поставь за восемьдесять копеек, вымочи ее часика три-четыре, не знаю, — в чае, лучше в молочке, но можно и в воде; огурчики хорошо малосольные, я тебе дам, свекровка дала; ну картошечки повари молоденькой, полей сметанкой, укропчиком присыпь, — обе громко сглатывают, — в винегрет вкусно ложить яблочко моченое, кислой капуски…
Мертвый час нескончаем, дурища, что подслушивает урок, растет, и вот в воскресной электричке ей уже говорят «женщина, подвиньтесь», а она ждет, когда же, собственно, сверкнут грани изумрудного перстня и холодные кристаллы любовного яда незаметно для Людовика вспенят кровавое вино, и на маскараде госпожа Помпадур проскачет пред его обалдевшим взором, — в пурпурных, бьющих крылами шелках, стоя с очень прямой спиной в античной колеснице, — а не то, пугливой дриадой, — ясно дело, полураздетой — мелькнет себе в ветвях, когда король-охотник — сам-то уж в любовных тенетах — только и успеет, что дико повести очами, — или, откуда ни возьмись, с точно продуманной небрежностью, она пронесется пред высочайшим кортежем — привиделось?! король протирает глаза; хрустальная, крупных размеров карета, и в ней — та же особа (уже совершенно голая).
…груздочков солененьких, горушкой так, насыпь в небольшую вазочку, возьми из прессованного хрусталя, ну и водяры в графинчике, пусть на холодке запотеет… Да! главное, хлеба, хлеба-то не забудь, не весь нарезай, засохнет…
Мне тридцать шесть, вес тела моего (нетто) пятьдесят семь кг. Электричка мчит, клацая на стыках, а мне по-прежнему небезразличны правила волхвований. Смысл ускользает, — но я знаю, он есть — в ритуальной последовательности слов, блюд, поцелуев, — и мне до мурашек любезна та сестрица милосердия, что где-то в богадельне от райздрава, еженощно начиняла перси свои ворованным морфием вперемешку с шампанским, — и любовники, поочередно лаская устами сосцы ее, т. е. двойню молодой серны, пасущуюся меж лилиями, мягко улетали в сады к Хаяму, а сама она отлетела неизвестно куда, померев от заражения крови.
В электричке включается репродуктор, и на весь состав корреспондент берет интервью у ТОЙ, которая уж точно знает, как принимать любовника:
Накройте стол белой, хорошо выглаженной скатертью. Средняя заглаженная складка скатерти должна проходить строго через геометрический и смысловой центр стола. Количество судков с солью и пряностями находится в прямой пропорциональной зависимости от числа обедающих. Рекомендуется сервировать стол одинаковыми приборами и посудой однообразного фасона и расцветки. Очень украшают сервированный стол живые цветы; их размещают (в невысоких вазах) посредине стола или в двух-трех местах по средней линии стола. Если при этой сцене невольно присутствуют дети, то их надо научить тщательно разжевывать пищу, есть не торопясь, не брызгая, чтобы у детей не создалось привычки есть некрасиво и шумно: это было бы неудобно и неприятно для них самих и для окружающих.
Боже правый! При виде этих картин я вспомнила, что мужу моей подруги, которая рекомендовала натирать тебя мазью, сегодня стукнул полтинник.
И я охотно пошла на этот юбилей — с твердой верой, что уж там-то ни за что не будут кормить тридцать человек одним хлебом. Муж моей подруги — космонавт, поэтому юбилей праздновался в предприятии общественного питания, где всегда так ярко исходит янтарем наборный (охраняемый государством) паркет, что надлежит приносить с собой сменную обувь; гостям были представлены плоды не только Земли, но также разреженных слоев атмосферы и даже пищевые продукты других планет, — короче, все было на том столе, все были за тем столом, и была даже такая, что абсолютно ничего не ела, — особа поздневикторианской осанки, научноголодающая по логарифмической линейке, — поглядывавшая на едоков надменно-загадочно и чуть злобновато. Итак, все в пределах этого стола было преотменно и даже сверх того.
Но когда я во тьме кромешной добиралась домой, думая только о тебе, о тебе плача, то как-то некстати вспомнила, как на этот банкет пришла любовница космонавта (со своим мужем), и космонавт делал мне большие глаза и подавал страшные знаки, — хоть муж любовницы мужа подруги, т. е. супруг подруги космонавта, знал, что тот знал, что знал тот, что тот знал; и он, муж своей супруги, которая любовница супруга моей подруги, влезши по-дружески в шлепанцы юбиляра, стал какой-то больничный (и тот, в запасных шлепанцах, тоже был больничный), и он, т. е. юбиляр, любовно одергивал мужу любовницы фалды фрака, — а тот, по-семейному, поправлял ему галстук и скафандр — и потом говорил тост, что юбиляр — человек таких высоких морально-нравственных качеств, что — жест в сторону детей — среди ночи на помощь придет; а потом научноголодающая, с заранее сострадательной улыбкой, громко спросила космонавта: а что, ваша жена — тоже космонавт? а все знали, что не космонавт, так как, чтобы он мог летать, имея при этом здоровых детей, налаженный быт, любовницу (жену своего мужа), — жене космонавта досталось ползать, всю жизнь чихая и кашляя в пыли бухгалтерских отчетов, — но космонавт, профилактически ущипнув меня за филейную часть, ровно ответил, что да, жена — тоже космонавт (потому что в этих кругах так принято, что если уж муж-космонавт, то жена должна быть непременно жена-космонавт); и еще я, как назло, вспомнила, что, когда пришло время космонавту лететь, а гостям прилично расходиться (а скатерти-самобранки все еще ломились яствами-питьем), — теща виновника торжества принялась по периметру обходить столы, очень зычно приговаривая: собаке!! собаке!! собаке!! — и складывая космонавтову трудовую провизию в семейные мешочки из полиэтилена.
И меня вырвало. Сначала меня рвало: икрой осетровых рыб и икрой кетовой, лососиной с гарниром из долек лимона, украшенной веточками петрушки, салатом из крабов, паштетом, анчоусами — и вылез язык с соусом «Кубанский».
А ЭТО ВСЕ ОТТОГО, ЧТО НОРМАЛЬНАЯ ЕДА ЕСТЬ ЕДА С АППЕТИТОМ, ЕДА С НАСЛАЖДЕНИЕМ, — погрозил мне с небес кулаком акад. И. П. Павлов.
И тогда меня вывернуло от страха. Первыми из меня, насвистывая, быстро попятились раки в белом вине и тельное из рыбы, потом боком протискивался поросенок холодный с хреном; тело мое содрогалось в мучительных корчах; бедный желудок выдавливал: почки в соусе с луком, легкие с пастой томат-пюре, сердце тушеное и наконец «Мозги в сухарях» (консервы) со стручками фасоли, — а под занавес выкатилась репа, фаршированная манной кашей (хоть я ее не ела, она и на столе-то не стояла), — ну и, конечно, было много хлеба и хлебобулочных изделий, — и пошли вприсядку калачи, баранки, бублики и ватрушки из дрожжевого теста.
