— Пока еще нет… — поправил ее Эван. — Когда-нибудь он узнает о тебе правду и воспользуется этим, вот увидишь.

— Но у меня никогда не возникнет желания участвовать в его интригах, — возразила она и прошлась по берегу, задевая ногами мелкие камни. — Эван, ты все еще считаешь меня наивной девочкой, а я уже взрослая женщина. И учил меня один из лучших умов Европы.

У Эвана на губах заиграла горькая усмешка.

— Ах, просвещенный Андрэ Скалия. Итак, перед своей Мерлин он разыгрывал Артура.

— Он учил меня жизни при дворе.

— Неужели ты думаешь, что он заботится о тебе?

Она прекратила мерить пляж шагами.

— А почему бы и нет?

— Потому что у этого человека нет сердца. У него нет ничего, кроме амбиций. Андрэ думает только о себе. Он хочет, чтобы ты заняла место Елизаветы только ради спасения собственной шкуры, потому что знает — ему грозит смертная казнь, если это место займет кто-нибудь из католиков Стюартов.

— В тебе столько злости, Эван. Когда ты привез меня сюда, ты ведь знал, что рано или поздно я окажусь при дворе Елизаветы. А теперь, когда мой отъезд неминуем, ты ведешь себя так, словно не хочешь, чтобы я уезжала.

Взор его стал отрешенным и болезненным. Он быстро отвернулся от девушки.

— Мое мнение ни для кого не имеет никакого значения.

Энни встала рядом, достаточно близко, чтобы ощутить запах морского ветра, которым пахли его волосы, и сладковатый запах его кожаной куртки.

— Оно имеет значение для меня. Когда я уеду, то не хочу вспоминать тебя таким, какой ты сейчас — злым и холодным. Ты даже не хочешь посмотреть на меня.

— А что ты хочешь вспоминать, Энни? — не оборачиваясь, спросил Эван.

— Твои сияющие глаза, когда ты улыбаешься. Твое радостное лицо в тот момент, когда ты поднес к новой матери осиротевшего ягненка. Звук твоего голоса и…

— Хватит! — он резко повернулся и оказался лицом к лицу с ней. — Энни, я не какая-нибудь дрессированная обезьяна.

— А я не шахматная фигура, которой играют, не спрашивая ее желаний, — исчерпав последние силы, она договорила: — Прощай, Эван. Мне жаль, что наше расставание не получилось более дружеским.

Энни пошла по тропинке, ведущей вдоль берега в город. И черт с ним! Эван зажег в ней огонь чувств, и никакие наставления Андрэ не помогли ей затушить пожар.

Энни прибавила шагу, когда услышала хруст гальки под его шагами. Резким движением Эван повернул ее к себе. Девушка вскрикнула, но тут же замолчала, увидев выражение муки на его лице.

— Я люблю тебя, Анна Блайт, — сказал он.

У нее открылся рот, и он нежным движением закрыл его. Тепло разлилось по ее телу. Ничего кроме его напряженного страдальческого лица она больше не видела, ничего, кроме сказанных слов, эхом отозвавшихся в ее сердце, не слышала.

«Я люблю тебя, Анна Блайт».

Легкая улыбка тронула его губы.

— Мне всегда было интересно, можно ли заставить тебя замолчать?

— Это шутка? — прошептала она. — Эван, ты смеешься надо мной?

— Нет, судьба смеется надо мной. Я никогда не хотел полюбить тебя, Энни. Это бесполезно, невозможно и несправедливо для нас обоих. Но ты… Ты завоевала мое сердце в ту минуту, когда я впервые увидел тебя на острове Сан-Хуан.

— Да?

Энни дрожала от прохладного ветра и волнения. Уверенность росла в ней, и от осознания этой уверенности сердце ее пело.

— Эван, я тоже люблю тебя.

У него перехватило дыхание.

— Да поможет нам Бог.

— Что же нам делать?

— Думаю, нам следует начать с поцелуя.

— Да, — она обвила его шею руками. — Да, да…

Он медленно и нежно поцеловал ее. Она ощутила привкус соленого морского воздуха и еще чего-то, название которому не могла дать. От блаженства у нее закрылись глаза, из горла вырвался тихий стон. Ее тело объяла трепетная дрожь. Преисполненная благоговейного ужаса от силы его власти над ней, она была подобна спящему, пробуждающемуся от долгого сна.

Живой шелк его волос прядями струился между ее пальцами. Она еще теснее прижалась к нему, исторгнув из его груди звук, сравнимый разве только с рычанием дикого ягуара. Его руки ласкали ее плечи и спину, изучая формы ее тела, подобно рукам слепого, у которого нет иных средств познания, кроме осязания.

Он властно надавил ей на плечи, и она, послушная его воле, опустилась на сырой, колючий песок. Его рука осторожно гладила ее грудь. Он целовал ее шею, опускаясь все ниже и оставляя за собой горящий след. Но вдруг ни Эвана, ни его тепла не стало. Энни открыла глаза и увидела, что он стоит перед ней на коленях и остановившимся взглядом смотрит на нее.

— Что случилось? — спросила она, ее взгляд все еще был затуманен страстью.

— Я хочу тебя, Энни.

Она погладила его по щеке:

— Я тоже хочу этого.

Его пальцы вонзились в песок.

— Чему же учил тебя твой опекун, Родриго? — Эван отстранился от девушки. — Разве он не говорил тебе, что любовь вне брака — грех?

— Думаю, говорил, — Энни, смахнув песок с его рук, накрыла их своими. — Если Господь справедлив, — сказала она пылко, — он не проклянет меня за то, что я люблю тебя.

Эван отнял руку:

— Ты — принцесса королевской крови. Твой брак будет огромным событием, и не только для тебя, а мужа выберут, исходя из интересов короны. Так что тебе никак нельзя валяться на песке с простым уэльсцем.

— Не издевайся над нашими чувствами, Эван.

— Но наши чувства — это и есть издевательство и мука, к тому же чреватые опасностью.

— Но я не боюсь своих чувств к тебе.

— Вот как? Вспомни о Гилфорде Дадли. Его голова скатилась с плахи от того, что он не боялся любить Джейн Трей.

К ужасу Энни, она почувствовала, как слезы наполнили глаза.

Эван выругался и прижал голову девушки к своей груди.

— Мы не можем ничего изменить, ни самих себя, ни этот мир, дорогая, — последнее слово он произнес по-уэльски.

— Но почему? — она сидела, прижавшись к его груди, и слова звучали почти неразличимо.

— Мы всего лишь два человека, Энни. Я не должен был говорить тебе о своих чувствах. Я хотел, как-то сгладить ту боль, которую причинил тебе. А в результате принес новые страдания, к тому же более жестокие.

— Но почему мы должны мучить друг друга? — Энни обняла его за плечи и нежно поцеловала в губы. — Разве мы не можем любить друг друга, где и когда захотим?

— Мы не можем рисковать. Появление внебрачного ребенка у замужней женщины при дворе — скандал, который королева не потерпит.

— Но тогда я просто не поеду в Лондон, а останусь здесь, с тобой.

Эван покачал головой:

— Уже через неделю я буду мертвецом. Андрэ Скалия об этом позаботится. Но самое главное, Энни, мы должны думать о твоем будущем. Мне нечего предложить тебе, кроме добычи пирата, зависящей только от удачи, а удача переменчива.

— Ты не прав, — по лицу девушки потоком текли слезы. — Ты подарил мне сокровище гораздо большее, чем целое королевство из золота и серебра.

— Да. Я должен расстаться с тобой именно потому, что очень тебя люблю, — голос его дрожал, когда он снова наклонился, чтобы поцеловать ее. Но на этот раз поцелуй не был нежным. Его объятие было таким молниеносным и крепким, как смертельный удар кинжала, наносимый верной рукой. Душа ее от боли вскричала.

Виндзорский дворец, 1577 год.

По худым плечам королевы Елизаветы прошла дрожь. Из груди ее вырвался хриплый звук, переросший в лающий смех. Испещренный текстом лист бумаги в ее руках загремел, как погремушка.

Энни стояла у подножия возвышения перед Елизаветой, нервно сжав перед собой руки и покусывая нижнюю губу.

— Лорд Бергли сказал, что вы гневаетесь на меня за этот памфлет, Ваше Величество.

Королева передала бумагу графу Лестеру, который стоял подле нее на своем обычном месте.

— Прочтите, Робби, и скажите, должна ли я гневаться на эту юную писательницу.

Затаив дыхание, Энни наблюдала за тем, как Роберт Дадли, лорд Лестер, изучал ее писанину. Шелест разговоров придворных в дальнем конце зала смешивался со звуками музыки, доносившейся с галереи. Граф Лестер хмыкнул, читая последнюю диатрибу[16] Энни. Глаза его заблестели живым интересом, по лицу разлился румянец.