— Вытащи ее, — прошептала Касильда.

— Не могу. Тебе будет слишком больно. Я лучше отнесу тебя обратно в город и найду врача.

— Нет. Эван, умоляю тебя, вытащи стрелу.

Он тяжело вздохнул. Делать было нечего. Большая часть их поклажи оставалась здесь, и, покопавшись в одном из мешков с провизией, Эван достал кожаный мех с вином и приложил его к губам раненой. Та сделала несколько мелких глотков и отвернулась.

— Выпей еще, — охрипшим от страха голосом попросил он.

— Мне не нравится огненная вода белых дьяволов.

— Пей, или не буду помогать тебе.

— Это ложь, но я выпью.

Она медленно осушила мех. Тем временем поднялась луна. Ее призрачный свет залил поляну, посеребрив водную гладь ручья и, словно саваном, накрыл Касильду.

— Теперь, — прошептала Касильда, с трудом произнося слова, словно язык не слушался ее, — я готова, Эван.

Он тоже выпил немного вина для храбрости и тщательно подготовился, достав чистую рубашку для перевязки. Во время походов Эван не раз видел, как корабельные брадобреи справлялись с разного рода ранами. Теперь он пожалел о том, что внимательно не следил за тем, что они и как делают. Потом Эван помог Касильде лечь на живот и, наклонившись, поцеловал ее в ухо, прошептав при этом:

— Я люблю тебя, Касильда.

— Я знаю. Торопись, Эван.

Глубоко вдохнув, чтобы успокоить дрожащие руки, он взялся за стрелу и тихонько потянул ее. Касильда застонала от боли, но лежала неподвижно.

— Нет, Эван. Ты должен сделать это быстро.

Он знал, что женщина права. Когда-то Эван страдал от зубной боли. И цирюльник не стал с ним церемониться. Ухватив зуб клещами, он просто выдернул его изо рта. На лбу Эвана проступили капельки пота, он решительно сжал губы. Положив одну руку ей на спину, а другой, ухватившись за стрелу, сильным и быстрым рывком выдернул ее из раны и отшвырнул прочь.

Одновременно оба вскрикнули. Кровь брызнула из темного провала глубокой раны, и Эван прижал к ней сложенную в несколько слоев рубашку.

Ему страшно захотелось плакать, и он лег рядом с Касильдой, чтобы согреть ее теплом своего тела. Больше женщина не издала ни единого звука и вскоре, измученная страданием, забылась тяжелым сном.

Когда рассвет окрасил верхушки деревьев, Эван все еще не спал. Он знал, что обязательно снова вернется в город, ибо теперь у него есть еще один повод для мести испанцам.

Но сначала он должен отвести Касильду к ее соплеменникам.

Через три дня пути Эвану преградил дорогу Рико. Он в ужасе смотрел на ношу в руках Эвана:

— Что случилось?

— Это длинная история. Я расскажу ее тебе по дороге.

Когда они положили Касильду на циновку в одной из хижин, Эван закончил свой рассказ. Наклонившись, он погладил ее по горячей щеке.

— Первые два дня она отказывалась от моей помощи и шла сама, — сказал он Рико. — Я видел, как она слабела с каждым часом. Ее мучила страшная жажда. Сегодня утром она упала и больше не смогла подняться.

— И ты нес ее, — закончил Рико, кивая старухе, которая, войдя, села на пол рядом с Касильдой.

Она принесла деревянную чашу с какой-то серой вязкой массой и листьями папайи.

— Помоги ей, — взмолился Эван. — Прошу тебя, не дай ей умереть.

Старуха, тяжело вздохнув, начала снимать повязку, сделанную Эваном из рубахи и полос одежды. Хижину заполнил омерзительный запах. Эван заставил себя посмотреть на рану. Вокруг нее появилась опухоль, кожа потеряла цвет. По спине Касильды шли красные полосы.

— Рана загноилась, — дрожащим голосом произнесла старуха. — Ее сжигает лихорадка. По телу разлилась болезнь. Когда она достигнет сердца, Касильда умрет.

— Нет! — вырвался из груди Эвана отчаянный крик.

В этот момент он ненавидел себя.

Как глупо было позволить своим чувствам взять верх над разумом: все дело в том, что он не смог ударить ее и тем самым вызвал подозрение солдат, и еще поцеловал ее прямо на улице! Боже, во всем виноват он и только он.

Эван посмотрел на Рико. Ответный взгляд был мрачным и осуждающим. Он опустил голову:

— Во всем виноват я один. Мне следовало быть осторожнее. Ваше право наказать меня.

— Будет так, как ты хочешь, — пообещал Рико.

Старуха накладывала на рану серую мазь. Касильда открыла глаза и прошептала:

— Рико.

Тот погладил ее по голове:

— Я здесь. Ты вернулась к нам, Касильда.

— Да. Теперь ты должен помочь Эвану.

— Он виноват в том, что случилось с тобой, и должен умереть, — вырвалось у Рико.

— Нет. Я сама решила пойти с ним. Если ты сделаешь ему что-нибудь, мой разгневанный дух будет приходить к тебе по ночам всю жизнь.

Рико отшатнулся и прикрыл лицо тыльной стороной ладоней, чтобы оградить себя от зла.

— Но почему ты заставляешь нас дружить с белым дьяволом?

— Потому что он может любить так же неистово, как и ненавидеть. Его ненависть к испанцам сильна. Он — враг нашего врага. Помоги ему, Рико.

Рико и целительница обменялись взглядами. Старуха поджала губы и скупо кивнула.

— Если ты хочешь этого, Касильда, — сказал Рико.

Всю ночь Эван провел с Касильдой, обнимая ее горящее в лихорадке тело. Она спала беспокойно и каждый раз, когда просыпалась, он подавал ей питье. Еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким беспомощным. Эван терял Касильду и ничего не мог поделать. Его сжигали отчаяние и ярость. Хотелось бить себя в грудь, рвать на голове волосы, проклинать Бога и выть на луну. Но ради Касильды он сдерживался и только шептал ей на ухо слова любви.

На рассвете, когда прокричал петух, женщина с трудом подняла голову.

— Обними меня, Эван, — тихо попросила она. — Обними крепко.

Он знал, что от движения собьется повязка, наложенная целительницей, но сердце подсказывало ему, что теперь это не имеет значения. Эван сел и прижал Касильду к груди, бережно поддерживая ее голову, словно та была хрупкой орхидеей.

— Все кончено, любовь моя, — прошептала Касильда. — Я ухожу. Мои дети… Может быть, мои дети ждут меня…

— Нет, Касильда, пожалуйста!

— Поцелуй меня, Эван.

Он прижался дрожащими губами к ее пылающему рту, только так мог Эван сдержать душившие его рыдания. Даже сейчас она была мягкой и сладкой. Когда у него уже не осталось сил терпеть эту муку, он приподнял ей голову и посмотрел в лицо. Как она была прекрасна, дитя джунглей! Она уходила от него все дальше и дальше в ту чащу, куда ему не было доступа.

— Я не могу ждать тебя, — прошептала она.

Больше Касильда ничего не сказала. Эван почувствовал, когда она умерла. С губ ее слетел легкий вздох, глаза остались открытыми, зрачки расширились, будто что-то удивило Касильду. «Наверное, — подумал Эван, ощущая ритмичные толчки собственного сердца, звучащие в ушах, — смерть всегда неожиданна».

Он закрыл глаза любимой и нежно запечатлел поцелуй на глазах и губах.

— Прощай, любовь моя, — тихо сказал Эван и молча призвал Бога в свидетели своей клятвы. Теперь его ненависть стала даже сильнее, чем после резни в Сан-Хуане. Он не остановится ни перед чем, чтобы отомстить Испании. Эван должен сделать это ради Чарли Муна, ради Касильды и всех невинных людей, погибших от рук конкистадоров. Он не успокоится до тех пор, пока империя не утонет в крови испанцев.

Лондон, 1571 год.

Королева Елизавета захлопнула крышку ларца. Ее глаза блестели, как звезды, когда она посмотрела на Андрэ. На мгновение она напомнила ему ту молодую, блистательную женщину, какой была когда-то.

— Замечательно! — только и сказала она.

— Это начало, — заверил ее Андрэ. — Ведь Дрейк занимается этим делом всего год, — полуприкрыв глаза, он изучающе смотрел на нее. Королева сидела на огромной кровати. Спиной она опиралась на высокий ряд подушек. Щеки Елизаветы горели лихорадочным румянцем. Было видно, как под золотым шелком дорогого наряда от учащенного неровного дыхания вздымается и опускается грудь.