– О, шляпы придутся ему по душе! – хихикнул Гуго и кивнул брату. – Должен признать, твои вкусы стали намного утонченнее, чем во времена волчьих шкур.

– Разве ты не доволен? – засмеялся Ральф.

– Еще как доволен! – признал Гуго и развернул плащ, чтобы примерить.

– Ты в жизни не видел подобных трофеев! – Ральф принялся восторженно рассказывать. Опускались июньские сумерки, и искры поднимались от походных костров драконьими вспышками оранжевого и золотого. – Мы просто не могли поверить! – Глаза его сияли. – Все французские суда, приготовленные для вторжения, стояли в гавани Дамме почти без охраны, потому что моряки и солдаты отправились осаждать Гент! Мы захватили пятьсот коггов и галер! Забрали все, что хотели, а остальное сняли с якорей. Мы бы получили и больше, если бы король Филипп не раскусил нас, но когда он добрался до Дамме, было уже поздно. Он не хотел, чтобы остатки его флота попали в наши руки, и потому пустил брандеры[23] и спалил флот дотла. Кое-что мы затопили сами в нужном месте, дабы заблокировать гавань. – Ральф потер руки. – Поистине славная победа! Теперь вторжению не бывать, разве что захватчиками будем мы сами! Новый корабль нашего брата Длинного Меча десятикратно оправдал затраты, как и английские моряки! Я в жизни не видел, чтобы такую богатую добычу захватили так легко. Нам почти не пришлось драться. Погода тоже благоволила нам, и вот мы дома, в безопасности, нагруженные французским добром! – Он лукаво улыбнулся. – Теперь ты видишь, как полезно заручиться поддержкой Папы?

Через костер было брошено несколько косых взглядов, и кто-то добродушно пихнул его в бок.

– Не уверен, что Господь приложил к этому руку, кто бы ни были игроки, – ответил Гуго, застегивая плащ, – но, по крайней мере, пока мы в безопасности и можем спокойно обдумать следующий ход.

– Вернуть Нормандию, разумеется! – немедленно откликнулся Ральф. – У нас есть люди и средства. Нужно ударить, пока преимущество на нашей стороне.

– Но есть ли желание? – Гуго взглянул на Ранульфа. – Дома полно неотложных дел.

Ранульф кивнул:

– Не все так охотно повинуются королю, как Длинный Меч, к тому же отлучение и интердикт официально еще не отменены.

– Но будут отменены… и очень скоро, – возразил Ральф.

Ранульф встал и потянулся. Ральф преподнес ему шелковую сумочку для Мари с нитью жемчуга внутри, и Ранульф принял ее с настороженной учтивостью, как бы по необходимости.

– Я иду спать, – сказал он. – Если выпью еще, утром у меня будет раскалываться голова. – Отсалютовав мужчинам, Ранульф отправился в свой шатер.

– Что с ним? – поглядел ему вслед Ральф.

– Ему о многом надо поразмыслить, – ответил Гуго. – Как и всем нам.

Чтобы отвлечь Ральфа, он отбросил край плаща на плечо, явив узорную серо-белую подкладку, и раскинул руки, как бы напрашиваясь на комплимент.

– Надо было оставить его себе, – усмехнулся Ральф. – Он снова наполнил свой кубок и тревожно спросил: – Ты ведь рад за нашего брата Длинного Меча?

– Ну конечно! – Гуго старался говорить искренне. – Это великая победа, которой нужно гордиться.

Это было правдой. И пусть политическое положение не ясно, а будущее туманно, это не умаляет достижений Длинного Меча. Он рожден для подобных операций – лихих вылазок, в которых на карту поставлено все.

– Но тобой я горжусь не меньше. – Гуго сжал плечо Ральфа. – Хороший военачальник – ничто без своих подчиненных.

Позже, лежа на походной кровати и закинув руки за голову, Гуго прислушивался к чавканью лошадей по соседству, шорохам и тихим разговорам дежурных. Он устал, но его мысли бурлили. Длинный Меч одержал для них великую победу, и необходимо сохранить ее движущий импульс, послав созванную армию в Пуату, но этому не бывать. Верности и приверженности долгу нет и в помине, люди, у которых есть дела дома, и так слишком задержались на войне. Перед ними стоят другие вопросы, и пока они не решены, армия Иоанна, несмотря на все свои успехи на периферии, будет попросту топтаться на месте.

Винчестерский собор, июль 1213 года

Дым ладана призрачно клубился в лучах солнечного света, струящегося сквозь арочные окна собора, и радужные пылинки искрились на толпе, стоящей в огромном нефе. Махелт вместе с матерью, братьями и сестрами явилась засвидетельствовать, как Стефан Лэнгтон, ныне архиепископ Кентерберийский, официально снимет отлучение с короля Иоанна и примет его обратно в лоно Церкви.

Иоанн поклялся на Библии любить и защищать Церковь, чтить законы своих предков и не употреблять власть во зло. Махелт слушала и думала, что все это прекрасно, но в действительности слова не значат ничего, поскольку Иоанн соблюдет клятвы, только если его припереть к стене. Сейчас он клянется с подкупающей искренностью, потому что ему хочется отправить армию за Узкое море и ударить по французам, пока они не оправились от поражения. Длинный Меч уже вернулся во Фландрию с заданием помогать ее графу и не давать армии Филиппа заскучать.

Лэнгтон наклонился, чтобы получить поцелуй мира от короля. Он уже сделал это на ступенях собора, но сейчас повторил перед Господом и святым Свитуном. Выражение лица Лэнгтона было назидательным, а поджатые губы придавали ему то педантичный, то чопорно удивленный вид. Архиепископу нравилось наставлять, указывать и поучать, он полагал себя человеком рассудительным и уравновешенным, которому многое предстояло привести в порядок.

Выстояв мессу, король, архиепископ и помогавшие ему епископы вышли через западную дверь. Затем Иоанн и Лэнгтон в третий раз обменялись поцелуем мира перед толпой свидетелей, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в полном согласии сторон.

Махелт, пройдя вместе с матерью сквозь прохладный полумрак собора и оказавшись под слепящим июльским солнцем, прикрыла глаза рукой. Ее отец стоял рядом с королем, как и свекор, приехавший из Фрамлингема ради такого случая. Лицо Роджера Биго было синевато-багровым от жары, поскольку он настоял на том, чтобы надеть подбитую горностаем мантию. Ида отсутствовала – здоровье графини оставляло желать лучшего, и путешествие могло подорвать ее силы. Обязанности графини Норфолк временно исполняла Махелт.

Уилл подошел к ней, оставив компанию юнцов и рыцарей постарше, в том числе зятя Махелт Ранульфа Фицроберта и бывшего мятежника Юстаса де Весси, прощенного и восстановленного в правах.

– Королю стоило бы податься в странствующие певцы, – насмешливо пробормотал Уилл. – Все его обещания – ложь, лишь бы сорваться с крючка и убедить нас выступить на Пуату. Но они не пойдут ему во благо.

– Мир пойдет во благо всем нам, сын мой. – В остром взгляде его матери чувствовалось предупреждение.

– Не всем! – фыркнул Уилл. – Потому что не все его увидят.

– Радуйся, что с интердиктом покончено и у кормила власти надежный архиепископ, – с нарочитой безмятежностью ответила Изабелла.

– И прогнивший король. Как я могу этому радоваться? И вы, матушка?

– Я не сказала, что нужно этому радоваться. Я сказала, что архиепископ Лэнгтон надежен. Он поможет нам обрести недостающее равновесие. Твой отец тоже здесь, и все это лишь на пользу стране и нашим землям.

– Но не отцу, уверен, даже если он этого не видит. А он никогда этого не видит.

– Граф Пембрук давно не был в Англии. И рад вернуться. В Ирландии он только выжидал.

– Уж лучше в Ирландии, – сверкнул глазами Уилл. Заметив знакомых, он извинился и отошел, чтобы побеседовать с ними.

Изабелла вздохнула и, наморщив лоб, посмотрела сыну вслед:

– Боюсь, пребывание в заложниках испортило его кроткий нрав.

– Не уверена, что он когда-либо им обладал, – ответила Махелт и прикусила язык, чтобы не рассказывать лишнего: о том, как душа ее брата закалилась и наполнилась горечью. Она любила мать и доверяла ей, но кое-что касалось только ее и Уилла.

– Ты тоже, дочь моя, – проницательно улыбнулась Изабелла. – Я боялась за Биго не меньше, чем за тебя, когда ты отправилась к ним.