Беда, если эпизод с Большим Торонто тоже сотрётся из памяти. Он даёт замечательную возможность для преподавателей экономики и их студентов исследовать масштабный, полный жизни феномен в период его развёртывания и затем — вполне вероятно — затухания. Возможно, тогда мы поняли бы, почему такого рода феномены случаются в столь малом числе канадских городов.

Одним из наиболее раздражающих грехов американцев является то, что они, кажется, вообще не считают, что на свете есть что-то по-настоящему реальное за пределами США. Соответственно и Канада для них почти не существует. Но, казалось бы, американские экономисты должны были заинтересоваться канадским эпизодом импортозамещения. Ведь это могло бы помочь объяснить потерю части рабочих мест в США. Более того, они могли бы понять, почему подобные эпизоды в городах США сейчас стали редкостью, тогда как раньше их бывало много. У меня есть соображения по этому поводу. Но нестрогие догадки не могут считаться эффективным замещением строгих, подлинно научных исследований[31].

Соединение внешнего почтения к строгости науки с фактическим отказом от строго научного поведения несёт в себе яд. Воздействие этого яда распространяется на куда более широкий спектр деятельности североамериканцев, чем я здесь указала. Он пропитывает программы зарубежной помощи, педагогику и политику борьбы с торговлей наркотиками. Он впитан в сомнительные и прямо вредоносные моды в лечении болезней, в пропаганду стиля жизни и в сельскохозяйственные рекомендации.

Не приходится удивляться тому, что сама наука не слишком преуспела в работе с целостными системами. В особенности это заметно в биологии и медицине: она явно застряла на стадии вычленения отдельных фрагментов без серьёзного понимания того, как они взаимосвязаны с другими фрагментами целостных систем. Весьма частичное понимание, соединяясь с характерной для учёных самоуверенностью, подталкивает нас к тому, чтобы делать ошибки, которых в других обстоятельствах мы бы не совершили.

Наша культура сумела пережить множество вариаций лженауки. К примеру, френологию с её утверждениями о том, что мужчины с тёмным цветом кожи и женщины с любым её оттенком не обладают интеллектуальными способностями белых мужчин. Так, собственно, почему нам не продолжить сосуществование с лженаукой? Людям, которые не удаляются от дома более чем на десяток миль, совершенно безразлично, имеет ли Земля форму шара или она плоская. Раньше плохое ведение сельского хозяйства вызывало уменьшение урожаев и истощение почвы. Но сегодня химические удобрения, опрыскивание ядами, дозы гормонов и антибиотиков, скармливаемые скоту, угрожают уже не только почве, но и здоровью фермеров, сельскохозяйственных рабочих, потребителей и окружающей среде в целом. Современная жизнь подняла планку знания в любой области: от науки до участия в демократическом процессе. Ошибки и провалы всегда были небезопасны, но теперь они становятся разрушительными.

Если лженаука продолжит распространяться, как гниль, если с ней будут мириться и поощрять её с помощью грантов от властей и корпораций, расцвет научных и технических достижений в Северной Америке неизбежно затухнет. Попытайтесь вообразить, насколько деморализующим станет такой спад в культуре, которая преклоняется перед идеей научного и технологического превосходства. Каким образом такая культура и её носители переживут утрату компетентности и воцарение отсталости в сфере науки и техники, основанной на науке?

Анри Пиренн сообщает нам, что самое «дно» Средневековья, сменившего Западную Римскую империю, пришлось на 1000 год. После этого наша культура, вместо того чтобы погружаться дальше в нищету и сумрак, начала медленно выправляться. Пиренн анализировал, как и почему траектория культуры сменила направление. Бедные и отсталые города Европы (большая часть которых были не более чем зародышами городов) во главе с Венецией начали торговать друг с другом и — не прямо, а через Венецию — с Ближним Востоком и Азией. Города развивались, импортируя, создавая и экспортируя инновации. За счёт торговли и восприятия инноваций они неспешно обошли наиболее развитые города Азии[32], а затем превзошли их социальными возможностями и богатством.

При всех своих пороках ранние средневековые города имели два огромных преимущества: субсидиарность и финансовую прозрачность.

Суть субсидиарности заключается в том, что власть работает лучше всего, наиболее ответственно и гибко, когда она максимально приближена к людям, которым она служит, приближена к их нуждам, удовлетворить которые она стремится. Финансовая прозрачность есть принцип, согласно которому учреждения, собирающие и перераспределяющие налоги, работают наиболее ответственно, когда они подотчётны тем, кто эти налоги выплачивает.

Города Римской империи утратили эти преимущества в те отчаянные десятилетия, предшествовавшие краху, когда имперская казна вытягивала из них все, что могла, тратя средства на собственные нужды и проекты, в соответствии с собственными, нередко совершенно безумными приоритетами. Поначалу средневековые города восстанавливали эти принципы постепенно и по-разному. Одни, подобно Лондону, получали королевские хартии, дававшие им право культивировать (собирать) собственные налоги. Другие, как Гамбург или города в Нидерландах и Северной Франции, добивались субсидиарности и финансовой прозрачности через упорные усилия торговцев и горожан, объединившихся сперва вокруг общих интересов, а затем все в большей степени — в опоре на традицию. Многие, как Венеция, Флоренция, Болонья или Генуя, установили те же принципы за счёт своего суверенитета в роли городов-государств.

Оба принципа важны. По причинам, которых я коснусь позже, значение субсидиарности важно особенно. Тем не менее и субсидиарность, и финансовая прозрачность почти полностью исчезли из современного мира. Мы будто бы по кругу времён возвращаемся в Римскую империю, отбросив принципы, обновившие влившиеся в западную культуру через много веков после падения Рима. Теперь почти во всем мире основные налоги, включая наиболее существенные и информативные в экономическом отношении (как подоходный налог) или те, что прямо отражают экономическое развитие (как налог с продаж или налог на добавленную стоимость), взимаются или суверенными правительствами, или их суррогатом в лице региональных правительств. Это верно и для федеративных, как США, Канада, Мексика или Германия, и для централизованных государств вроде Англии, Франции, Швеции или Израиля. Единственным исключением среди ряда типичных примеров являются несколько городов-государств вроде Гонконга и Сингапура и «почти государства» вроде города-государства Праги в Чешской Республике, Братиславы в Словакии или Тайпея на Тайване[33]. Как правило, городам оставлены только самые незначительные налоги — такие как налог на недвижимость, — не отражающие ни платёжеспособности индивида, ни экономического развития[34].

Городских источников дохода, как правило, недостаточно для того, чтобы удовлетворить нужды городов. И так называемые вышестоящие власти время от времени приходят им на помощь, предоставляя финансовые субсидии вместе с программами их использования. Эти средства распределяются между получателями, ситуации которых существенно различаются. У них несходные возможности и неодинаковые нужды. Правительства не в состоянии входить в мельчайшие детали такого рода различий. Будь у них даже беспредельная добрая воля, агент, распределяющий средства, вынужден вести себя так, как если бы для всех существовал общий знаменатель. А если такой знаменатель не найден, то учитывать разный уровень чувствительности к новым запросам этот агент все равно не будет. Так что возможности непременно теряются. Примером может послужить так и не сработавший налог на гостиницы в Торонто. С конца 1990-х годов число туристов, приезжающих в город, стало сокращаться. У городских властей не было денег на то, чтобы вести эффективный маркетинг, рекламируя различные события как приманку для приезжих. Тогда владельцы отелей обратились к городскому совету с предложением ввести умеренный налог на гостиничные места, чтобы собрать необходимые средства. Когда городской совет отважно утвердил этот налог, правительство провинции его аннулировало: только провинция имеет полномочия ввести такой налог, и только в том случае, если это будет единая политика во всей провинции. Отели в других местах, и прежде всего в Виндзоре (фактически он является пригородом американского Детройта, лежащего по другую сторону реки), яростно протестовали против введения налога. В случае Виндзора — на том вполне резонном основании, что это не будет содействовать его экономическому положению.