Ответом на первые волны вторжения были попытки приспособить привычный образ жизни к странным новым обстоятельствам. Казалось, что некоторые группы, имевшие навык межплеменной торговли, наладили эффективные торговые связи с пришельцами. Но число завоевателей со временем росло, а выжившие аборигены были загнаны в изолированные резервации. Там адаптация старых культур к новому образу жизни была невозможна, и, черта за чертой, они исчезали. Одни элементы локальных культур отбрасывались сознательно — в подражание пришельцам; другие выменяли на алкоголь, ружья или муку; но большинство попросту исчезло от неупотребления и забывчивости.
Как и в Европе после крушения Рима, для уцелевших аборигенов в период забвения изменилось все: воспитание детей, верования и ритуалы; структура домохозяйства и общежития; еда; одежда; досуг; право и общепризнанные правила землепользования; представления о справедливости, о стыде и почёте. Изменились языки, а многие и совершенно исчезли вместе с ремёслами и умениями…
К концу XX века среди уцелевших появились те, кто осознал, как много было утеряно. Они начали вести себя очень сходно с тем, как вели себя учёные пионеры итальянского Ренессанса в XV веке, которые разыскивали остатки греческой и римской культуры. Люди из племён кри и чероки, навахо и хайда принялись собирать фрагменты информации, разыскивать старые записи и артефакты, разбросанные по музеям и частным коллекциям завоевателей. Осыпаемые насмешками со стороны недоумевающих потомков белых завоевателей, они стали требовать вернуть им одежды и украшения предков, их музыкальные инструменты и маски и даже их кости — в попытке восстановить облик культур и племён до того, как этот облик преобразился под воздействием массовой амнезии и непрошеной революции.
Когда пропасть беспамятства глубоко застарела, попытки заделать её становятся тщетными. Современная история айнов, аборигенов Японии, во многом сходна с историей североамериканских индейцев. За много веков до того, как состоялось завоевание Америки, айны были вынуждены уступить свои земли предкам современных японцев. Остатки айнов были переселены в резервации, по большей части на Хоккайдо, самом северном из японских островов, где они живут по сей день. Айны остаются таинственным народом и для других, и для себя самих. Внешние признаки выдают их европейское происхождение, но можно только гадать, из каких мест Европы они родом. У них нет преданий о прежних местах обитания, о том, каким путём они достигли Японии, и о том, по какой причине они туда отправились[4].
Культуры, достигшие триумфа в неравном состязании между завоевателями и их жертвами, были подвергнуты детальному анализу в работах превосходного историка Джереда Даймонда. Свои выводы он в доходчивой форме изложил в книге «Пушки, бациллы и сталь». Даймонд пишет, что толчком к его исследованиям стал вопрос юноши в Новой Гвинее: почему европейцам и американцам удалось стать успешными и богатыми? Преимущества победителей, исследуемые Даймондом, и исторические схемы, которые он отслеживает, автоматически высвечивают и причины исчезновения культур.
Даймонд убедительно доказывает, что различия между победителями и жертвами среди культур не связаны с генетическим неравенством интеллекта или иными врожденными признаками народов, в чем упорствуют расисты. Он утверждает, что, за исключением различий в сопротивляемости некоторым болезням, судьбы культур не только не предопределены генетически, но даже и не зависят от генетического набора. Однако успешные завоеватели исторически обладали принципиальным преимуществом, которое автор именует биогеографией. Предки победителей имели преимущество на старте, были особенно продуктивными земледельцами и скотоводами, производящими разнообразную пищу в количествах, способных поддерживать многочисленное и плотное население.
Многочисленное и плотное население — иными словами, города — оказалось в состоянии содержать индивидов и институты, занятые другими видами деятельности, нежели добывание пропитания. Города смогли содержать специалистов по производству орудий и инструментов, гончарному делу, судостроению и меновой торговле. Они смогли сформировать законодательство и внедрить его в жизнь, создать жречество для отправления культа и его распространения, иметь специалистов по учёту и вооружённые отряды для защиты и нападения.
По Даймонду, исходное определение причин несходства мощности культур сводится к географическому везению. Согласно результирующему определению, основные причины — это размерность и плотность населения, которые и определяют различия в технологической и организационной специализации. Все эти факторы поддаются количественной оценке. Такого рода анализ настолько удачно объяснял результаты столкновений, бушевавших от Арктики до Океании, что Даймонд надеется на создание основы для подлинно научной истории человечества. Это должна быть серьёзная, строгая наука, опирающаяся на факты, не менее солидные и измеримые, чем те, что лежат в основании физики или химии, и столь же надёжные в прогнозировании будущих эффектов конфликтов. Ему казалось, что осталось связать лишь несколько свободных концов отдельных нитей.
Одним из разрывов нитей является вопрос, как культуры утрачивают память. Даймонду было нетрудно объяснить это следствием принципа «используй или отбрось». В качестве наглядного примера он взял тасманийцев, которые были почти полностью истреблены европейцами в XIX веке. Жители Тасмании оказались наиболее примитивным в техническом отношении народом из тех, что отмечены в современной истории. Они не умели добывать огонь, у них не было бумерангов или палок для метания копья, не было ни узкоспециализированных каменных орудий, ни каноэ, ни швейных игл, и они не умели ловить рыбу. Но ведь в их родительской культуре на австралийском материке все эти технологии были! По-видимому, у тасманийцев все это тоже было десять тысяч лет назад, когда они заселили остров, перейдя по исчезнувшему впоследствии природному мосту. Один за другим тасманийцы утрачивали элементы своей культуры, потеря которых могла бы оказаться временной, будь у них связь с материком. Но такой связи не было, и утраты оказывались тотальными.
Даймонд видел ещё один разрыв, который, по его собственному признанию, мог разорвать это теоретическое построение. Согласно его логике, Китай и Месопотамия, стартовавшие рано и длительное время имевшие преимущество перед европейскими культурами, должны были бы сохранять все своё преимущество. Этого не произошло. Ни та ни другая из этих земель не дошла до дна Средневековья, но обе соскользнули в долговременный упадок и сравнялись по уровню развития с Европой. Это, как и неотвратимый финал всех великих империй прошлого, доказывает, что самые сильные и успешные культуры могут обрушиться. Отличие этих случаев от катастроф побеждённых аборигенных культур заключается в том, что гибель или затяжное падение ранее непобедимых и энергичных культур было вызвано нажимом изнутри, а не извне. Речь идёт о внутренней порче, вызывающей фатальные ошибки выбора, которые не были опознаны в то время, когда эти ошибки совершали, или даже достаточно быстро, чтобы успеть их исправить. Из-за массовой амнезии время, в течение которого коррекция возможна, истекает быстро.
Месопотамия, так называемый плодородный полумесяц между Тигром и Евфратом, куда традиция помещала библейский Эдем, в историческое время имела центром сказочный Багдад. Почти девять тысяч лет, начиная примерно с середины IX тысячелетия до н. э., почти всякая крупная инновация, позднее воспринятая древней Европой, возникала или в самом «полумесяце», или в непосредственной от него близости: выращивание злаков; письмо; изготовление кирпича; каменная кладка и строительное искусство; колесо; ткачество; изготовление керамической посуды; ирригация. «Плодородный полумесяц» стал ядром самых ранних мировых империй: Шумера, Вавилона, Ассирии. Однако при всех, казалось бы, несокрушимых преимуществах дело в этом регионе пошло скверно. Теперь было бы абсурдом искать здесь мирового лидера производства продуктов питания. Сегодняшнее эфемерное богатство, основой которого являются лишь невозобновимые запасы нефти, едва прикрывает застарелую, фундаментальную бедность.
