Он внимательно изучил последовательность автографов, сравнил с записями на отрывных листках «Золотой книги», которые скопировал в записную книжку. Хронологический порядок был иным, тут все выглядело так:

Первый листок. Розали Бутон. Мадам де Нантей, она же ЭЖЕНИ ПАТИНО. Трое детей. ДЖОН КАВЕНДИШ.

Второй листок. КОНСТАНТИН ОСТРОВСКИЙ. Б. ГОДУНОВ. КАРИКАТУРА ТАША. Гильермо де Кастро…

Третий листок. Двадцать росписей и КЭНДЗИ МОРИ.

Четверо уже отправились в мир иной. Оставались Таша и… Кэндзи.

Виктор опрометью выскочил из магазина и умчался, как вихрь.

На нижнем этаже редакции «Пасс-парту», в наборном цехе, линотипист в длинном черном халате управлял машиной, предназначенной для заливки литерных блоков. Исидор Гувье расхаживал взад-вперед, пожевывая окурок сигары и присматривая за тем, как метранпаж набирает последнюю корректуру. На увлажненном картоне, выползавшем из-под валика, чернели буквы, белели пустые места, рельефно выделялись заголовки.

Гувье заметил Виктора и махнул ему. Шум линотипа был так оглушителен, что он даже не попытался сказать «здравствуйте!», а только жестом предложил подняться наверх.

— Антонен Клюзель там? — спросил Виктор, когда они оказались на втором этаже.

— Нет. Могу я чем-то помочь?

— Это не так уж важно, но раз я вас увидел… Насчет того старьевщика, помните, что умер в прошлом месяце на вокзале Батиньоль. Вы тогда сказали…

— Ну да, сердечный приступ, во всяком случае, так мне объяснили в комиссариате. Сейчас я задаю себе те же вопросы. Сами видите: на выставке уже четвертый мертвец.

— Но вы были там, на вокзале Батиньоль?

— Да, с малышкой Таша, чтобы собрать побольше информации о прибытии Буффало Билла, и она сделала прекрасные наброски, да только Мариус в срочном порядке заменил мою статью, на него, должно быть, повлиял Брюммель.[1]

— Брюммель?

— Клюзель, король репортеров, наш благовоспитанный денди. Не сомневаюсь, и вы это за ним заметили — цветок в бутоньерке, накрахмаленный галстук, с изящной небрежностью завязанный на шее, модный костюм, ему все это так необходимо, куда там! Скорее всего, это он настоял, чтобы в номер поставили его писанину о родах между небом и землей. Поясню: 12 мая некая дамочка произвела на свет девочку в одном из лифтов Эйфелевой башни, и это объявили событием века! Мне-то, старому ветерану, на такое чихать, меня если что интересует, так что-нибудь необычное, а роды, даже такие акробатические, я считаю самым обычным делом. Ну, раз так, значит, так. А что до Клюзеля, то он рано или поздно станет романистом натуральной школы. Обожает растрогать до слез какую-нибудь Маргошку.

— Так мадемуазель Херсон тоже была с вами?

— Да ведь я вам только что сказал. Молодец девчонка! Хозяин ее обхаживал было, да куда там, она не из таких. Вы наверняка видели ее картины, у нее талант, она далеко пойдет. А что это вы так любопытствуете?

— Я намереваюсь написать фельетон, а эта история заинтересовала меня с самого начала, — непринужденно ответил Виктор. — Какой марки ваша сигара?

— «Лондон».

— Гаванская?

— Нет, но все-таки не дешевая. Хотите попробовать?

— Что ж…

Гувье толкнул дверь, Виктор последовал за ним.

— Должен признать, это удовольствие мне не по средствам. Поставщик у нас Клюзель, хозяина он ими просто засыпал, любит шикануть!

Они прошли в просторную комнату, где стояли два стола среди стеллажей, набитых всяким бумажным хламом. За ширмой на круглом столике лежали туалетные принадлежности — кисточка для бритья, бритвы, мыло, кувшин. В углу громоздилась раскладушка.

Протянув Виктору ящик с сигарами, из которого тот вынул одну, Гувье продолжал разглагольствовать.

— За большим столом сидит Мариус, а секретер у окна — место Клюзеля, впрочем, он-то предпочитает сочинять свои статьи в кафе.

Взгляд Виктора скользнул по стенному шкафчику, из которого Гувье достал ящик с сигарами.

— А где все остальные? — спросил Виктор.

— На церемонии.

— Какой?

Вручение денежной дотации счастливым родителям девочки, родившейся на башне, мясникам из квартала Гро-Кейу, — проворчал Гувье, гоняя окурок сигары из одного угла рта в другой. — Они окрестили свое чадо Августой-Эйфелиной! — Он хохотнул. — Вот ведь смех! Эйфелина! Речи, награждения, кривлянье и много шума из ничего. Ну и деньги, конечно.

— Где это состоится? В котором часу?

— В шесть, на первой платформе. Потом все спустятся на вечеринку к фонтану. Если вам интересно, могу отдать свой пригласительный, меня эти торжества… Держите.

Виктор положил приглашение в карман, и тут в дверь постучал метранпаж.

— Вы меня звали, мсье Исидор?

— Да, наберите еще и это! — отозвался Гувье, отдавая тому лист бумаги.

— Но ведь у нас и без того материала перебор! Так мы никогда не выпустим номер!

— Сейчас посмотрю. Извините, мсье Легри, я скоро.

С минуту Виктор сидел, не двигаясь, потом вышел на лестницу, прислушался. Линотип больше не грохотал, снизу доносились голоса — там спорили. Он вернулся в комнату, открыл стенной шкафчик, внимательно осмотрел то, что минуту назад заставило его вздрогнуть. Его прошиб холодный пот.

Виктор уже выбегал из наборного цеха, когда его окликнули. Он с досадой остановился.

— Я не видел, что вы уходите! — сказал запыхавшийся Гувье. — Забыл сказать, может, это и неважно, но ваш коллега, японец, приходил сюда аккурат перед вами. И задавал точно такие же вопросы.

— Про Батиньоль?

— Нет, он хотел узнать, где сейчас все наши.

Виктор не сразу понял, что это могло бы значить. А когда до него дошло, сломя голову помчался искать фиакр.

Безжалостное солнце палило на головы участников церемонии, столпившихся у подножия Эйфелевой башни. Вокруг бурлила толпа любопытных, пришедших поприсутствовать при этом «семейном торжестве». На переднем плане, в парадной одежде, сияя от счастья, стояли мсье и мадам Муано, а рядом, в коляске, лежала их крошечная дочурка Августа-Эйфелина, прославившаяся тем, что пришла в этот мир между первой и второй платформами башни. Девочка получала со всей Франции подарки, сложенные тут же, во второй коляске: куколки, соски, ночные чепчики, пряники, леденцы. Тут же стоял кюре церкви квартала Гро-Кейу.

Мариус Бонне, Эдокси Аллар, Антонен Клюзель и Таша Херсон стояли поодаль, среди других представителей прессы, у оркестра, поблескивавшего на солнце медью труб.

Приникнув к глазку, фотограф запечатлел эту сцену. Раздались аплодисменты, приглашенные прошли садом к подножию башни, и лифты их поглотили. На первой платформе счастливым родителям должен был вручить денежную премию сам Гюстав Эйфель. Была половина четвертого.

Андре Майо все осточертело. Ни малейшего признака тени у северного входа, где он торчал с полудня. Он задыхался в своем плаще с капюшоном. Украшенный султаном шлем с красным плюмажем так сдавил череп, что тот, казалось, вот-вот лопнет, а ремень, на котором висело ружье, натирал плечо.

— Собачья работа, — бормотал он, провожая глазами стайку элегантных пышногрудых дамочек и не без злорадства представляя, как корсажи натирают им тело. Зато у них была возможность пойти в буфет у фонтана, а ему приходилось часами торчать здесь с пересохшей глоткой и пустым желудком. Об обеде нечего было и мечтать, ибо празднества такого рода обычно длятся по полдня. Только он собрался смахнуть капельку пота, дрожавшую на кончике носа, как вдруг заметил азиата в котелке. Тот с опаской к нему приближался, и Майо ни на секунду не усомнился, что это дипломат из восточной делегации. Чужестранец протянул ему бумажку, на которой красовались иероглифы, Майо пропустил его, даже не разобрав, было ли там что написано по-человечески.

Кэндзи поклонился, спрятал в карман визитную карточку «Торгового дома Ханунори Ватанабэ», поставщика эстампов и сувениров с Дальнего Востока, и направился в лифт. Он прошел сюда легко, как нитка в игольное ушко.