За стенкой, обклеенной чудовищными коричневыми обоями, Шарль Гуно уступил место Россини, а «Фауст» — «Севильскому цирюльнику». Раздосадованный обращением «дорогой Виктор» — после такой-то ночи! — он сел на край постели. Его нижнее белье висело на мольберте с неоконченным полотном: крыша, кровельный желоб, небо, нарисованное в стиле гризайль. Не отрывая взгляда от картины, он наклонился поднять носки. Кое-что показалось ему странным. Откуда эти маленькие темные точки, внизу, вверху? Он впился взглядом в полотно. Точки оказались с утолщением посередке, двух цветов — черного и желтого — и к тому же с крылышками. Пчелы. Это надо было понимать как послание? Озадаченный, он решил обдумать это подозрительное обстоятельство, пытаясь попасть ногами в кальсоны.

Пройдя в чулан, служивший кухней, он не сумел зажечь газ, не нашел сахара в груде горшков и горшочков на этажерке и в конце концов выпил чашку холодного горького кофе.

Свою рубашку он раскопал под столом, рядом с кирпичом, подпиравшим хромую ножку. На покрытом пылью полу валялись хлебные крошки. Таша не рождена быть хозяйкой, подумал он, потягиваясь. Прямо на него смотрело изображение мужчины, охваченного ужасной тоской, репродукция была прикноплена возле ниши с книгами. Видимо, рисунок Гранвиля, он узнал его манеру, кажется, что-то такое видел в старом номере «Живописного журнала». Стая ночных птиц, летавших вокруг головы этого персонажа, очень напоминала крылатых существ, столь любимых Гойей. Он почувствовал укол стыда, что так и не принес Таша «Капричос».

Из-за стен вдруг прорвался голос Данило Дуковича.

После паузы:

Серба приняли в труппу Оперы? Он празднует победу?

Ну, а ты, Фигаро, — прощай, заключил Виктор. Настроение было прекрасное. Панталоны. Куда она подевала его панталоны? Да вот же, на багажной корзине, вместе с галстуком и рединготом. Он надел башмаки и завязал шнурки. Русские слова, пропетые Данило, осели в памяти и смутно тревожили его. Виктор надел редингот, уже готовясь выступить в поход. Хлопнула дверь, это покинул свой терем царь Борис. Что-то в памяти смутно шевелилось, какое-то недавно услышанное имя… Чье? Он уже почти выходил, когда заметил, что забыл надеть галстук. Ну и ну, голова садовая.

Закрыв дверь на ключ, положил его под дверной коврик. Таша. Вечером он опять ее увидит! Виктору тоже хотелось петь, но он ведь был не у себя дома, к тому же у него напрочь отсутствовал слух. Надо будет купить цветов, шоколада, мятных пастилок, чая… Может, еще и цветов…

Съехав по перилам и вылетев во двор, он оказался в эпицентре только что разгоревшегося скандала. Бородатый великан Данило Дукович и маленькая Хельга Беккер, разрумянившаяся, с горящими глазами, в своих широких коротких штанах, осыпали друг друга изысканными ругательствами.

— Шакалиха! — возмущался серб.

— Разбойник! — вопила в ответ немочка.

Виктор помахал им на ходу. Они на миг умолкли, смерив его взглядом, и опять взялись за свое.

— Стервятница!

— Лежебока!

Виктор вышел на улицу Клиши, быстро прошел мимо магазина с вывеской «Матерям, одевающим детей своих в голубое и белое». Заинтригованный, он вернулся, приоткрыл дверь магазина и весело крикнул:

— А куда ж деваться Красной Шапочке?!

Громко расхохотавшись собственной шутке, Виктор пошел дальше. Большие витрины кондитерской Прево, располагавшейся неподалеку, привлекли его внимание, и он не отказал себе в удовольствии съесть орден Почетного легиона, приготовленный из пралине.

По склону вниз, подскакивая на маленьких железных колесиках, съехал экспресс «Батиньоль — Клиши — Одеон». Остановка была безлюдна. Водитель уже хотел было промчаться не останавливаясь, как вдруг увидел человека, который махал ему, держа в руке шоколадную Эйфелеву башню.

Кэндзи, задрав голову, посмотрел на памятник, воздвигнутый тут месяц назад. Спиной к далекому Нотр-Дам-де-Пари на монументальном пьедестале над площадью Мобер возвышался писатель-печатник Этьен Доле, в рейтузах и коротких штанах-пуфах. Кэндзи заговорщицки подмигнул коллеге, который за свои философские воззрения в 1546 году был признан еретиком, повешен, а затем сожжен в двух шагах от нынешнего бульвара Сен-Жермен, на том месте, где теперь стояла дюжина фиакров. Поджидая клиентов в тени деревьев, кучеры обсуждали возвращение из изгнания генерала Буланже. Кэндзи подошел к ним, держа в руке «Пасс-парту».

— Здравствуйте, господа, мне нужен мсье Ансельм Донадье.

— А он на «Гильотине», рассказывает свои похождения всем, кто попросит, а еще лучше — кто стаканчиком угостит. Вот ведь кому везет! Со мной такого ни в жисть не случилось бы! — ответил кучер с багрово-красной рожей.

— На гильотине?

— Ну, в «Красном замке», если вам так больше нравится, на улице Галанд.

Улыбнувшись, Кэндзи приподнял шляпу:

— Эге-гей, господа, осторожнее на поворотах, а то налетите на ухаб!

Кучеры во все горло расхохотались.

Не обратив никакого внимания на мрачный вид Жозефа, Виктор прошмыгнул в подсобку, чтобы положить в холодок полурастаявшую башню. Потом с улыбкой обратился к нему.

— Все, теперь никуда больше не уйду! Что это вы, Жозеф, смотрите на меня, закатив глаза, точно рыба на прилавке? Это всего лишь шоколад, — сказал он, показывая ему свои липкие руки.

— Все бы хорошо, знай я хотя бы, где вас искать, мсье Легри, теперь, когда вы знамениты.

— Знаменит? Вы о чем?

— А вы разве не знаете? Да люди же пишут вам прямо в редакцию газеты… Вот письмо, сегодня утром курьер принес. Примите поздравления!

Виктор взглянул на конверт, протянутый Жозефом.

— Суньте мне в карман, прочту, когда вымою руки.

Он направился к винтовой лестнице.

— Мсье Легри, уж теперь-то, когда вы — полноправный член редакции, наверняка вам стали известны детали тех смертей на выставке. Скажите, тот русский, в фиакре, он умер из-за того же или нет?

— Как сказал бы мсье Мори, смерть одинакова для всех, как для людей, так и для червей!

— И на том спасибо! — буркнул Жозеф.

На кухне растрепанная Жермена процеживала содержимое кастрюли с помощью деревянной ложечки. Принюхавшись, Виктор уловил аромат перепелов в коньячном соусе. Собирался было попенять кухарке за неуместность горячих блюд в соусе в жаркое время года, да вовремя остановился. Жермена, непревзойденная кухарка, исполнительная и неприхотливая, служившая у Виктора и Кэндзи уже семь лет, была особой весьма обидчивой, так что лучше было не испытывать ее терпение. Ибо в подобных случаях добрая женщина превращалась в гарпию, часами напролет метавшую громы и молнии, и страдала от этого прежде всего ее стряпня.

Вымыв наконец руки, Виктор распечатал конверт. Корявые буквы кренились в разные в стороны на вырванном из блокнота листе:

Интересно, письмо было доставлено в газету накануне вечером? Скорее всего. В таком случае, Капюс ждал его именно сегодня. Который час? Десять минут двенадцатого. Виктор, ненадолго задержавшись в кухне, чтобы схватить кусочек хлеба с сыром, спустился, уже не слушая брюзжания Жермен:

— Кусочничать — убивать аппетит!

Стоя на раскладной лестнице, Жозеф искал иллюстрированное издание «Басен» Лафонтена, которые заказал один желторотый юнец. Он с облегчением посмотрел на появившегося Виктора, но тот стремительно пронесся мимо него к двери.