— Тс-с! Сейчас выйдет Кам-Хилл! — шикнула на них кормилица.
Под бурные аплодисменты на сцене появился мужчина, облаченный во фланелевый жилет, красный сюртук, брюки до колен, шелковые чулки, белые перчатки и цилиндр. Зрители топали ногами, а те, кто сидел в партере, стучали ложечками по стаканам. Пианист ударил по клавишам. Виктор решил попробовать отключиться: он закрыл глаза и представил, что находится на концерте классической музыки и его убаюкивают печальные аккорды Шумана. Но все было напрасно: стоило ему заслышать звуки «Пляски безногого», как от отрешенности не осталось и следа. Пришлось собрать волю в кулак и дождаться антракта, чтобы спуститься в галерею и передохнуть.
Вернувшись, он обнаружил, что его соседка слева сняла жакет и пересела поближе к толстухе, чтобы обменяться впечатлениями от спектакля. Виктор пристроился на откидном сиденье.
— Ба! Гляньте-ка вон на того толстяка в партере! Он знает всех шлюх Парижа, — оживилась девушка.
— А рядом с ним Прощай-Кошелек, знаменитый вор-карманник. И моргнуть не успеете, как он вас обчистит, — подхватила толстуха.
Виктор твердо решил дождаться выступления Ноэми Жерфлер и попытался поудобнее устроиться на откидном сиденье. Тем временем на сцену вышла дама с косами, уложенными на эльзасский манер, и воинственно запела патриотическую песню: «Прочь, иди своей дорогой, моя корова — тоже француженка… она не даст молока для сына немца». Ребенок на руках у толстухи тут же проснулся и возмущенно завопил. Та расстегнула лиф и обнажила полную грудь, при виде которой младенец мгновенно успокоился.
Наконец появилась долгожданная звезда — Ноэми Жерфлер.
— Она изображает из себя эксцентричную даму, — пояснила девушка.
— Проще говоря, она содержанка, — поправила ее толстуха.
Ноэми Жерфлер была одета испанкой: с фальшивыми локонами цвета воронова крыла и ярким макияжем, в мантилье, перчатках до локтя, муаровом платье и черных кружевных чулках. Огромные серьги и многочисленные браслеты позвякивали при каждом ее движении. Певица расхаживала по сцене, покачивая бедрами и обмахиваясь черным кружевным веером, доставала из висящей на руке корзинки розы и бросала их в зрительный зал, кокетливо обнажая округлое плечико.
— Ну, не томи, покажи уже свои подвязки, — крикнул мальчишка, который сидел неподалеку от Виктора.
— Давай, начинай, — поддержал его другой.
Жерфлер сделала знак музыкантам, подошла к рампе и крикнула в зал:
— Хотите со мной поболтать — ради Бога, только не все сразу. А нет, так молчите! Я не собираюсь срывать себе голос из-за сборища каких-то придурков.
Зрители успокоились, дирижер взмахнул палочкой, пианист заиграл ритмичную мелодию.
— А сейчас я исполню «Убийство из ревности», — объявила мадам Жерфлер и запела:
Глядите, что за господин! Куда он так спешит?
Куда он так торопится, куда он так бежит?
А это он спешит к Софи, любовнице своей,
Которой нету на земле милее и нежней.
— Кажется, у нее есть коляска с двумя лошадьми и брильянты размером с пробку от графина, которые ей преподнес… — начала было соседка Виктора.
— Тс-с! — шикнула на нее толстуха-кормилица.
Но отчего, но отчего отчаянье и горе
Сквозят во взоре у него, да, у него во взоре?
Прознал он, что изменница в час неурочный сей
Ему в постели предпочла кого-то из друзей…
— Один из ее любовников — какой-то князь из России, — на этот раз девушка обратилась к Виктору. — Она не вылезает из казино в Монте-Карло и…
И вот уже взбегает он по лестнице стремглав
И в дверь колотит кулаком, терпенье растеряв,
Не ждет, когда из-за дверей раздастся, как всегда:
«Да-да?»
В развратника прицелившись, нажал он на курок.
Красотка сникла — тут сдержать он хохота не смог:
«Ха-ха!»
— А правда, что ее зовут Ноэми Фуршон? — спросил Виктор.
— Да вы что, спятили?! — уставилась на него девушка. — И как вам в голову могло прийти такое дурацкое имя?
Глядите, что за господин! Куда он так спешит?
Куда он так торопится, куда он так бежит?
Он мчится — каждый скажет вам, кого здесь ни спроси,
— С повинной в комиссариат, на улицу Бюсси.
«Представьте, господа,
Я был без памяти влюблен,
Вином и страстью ослеплен,
Я проучить ее хотел, но тут стряслась беда.
Она ушла во цвете лет. Какой же я балда!»
Рука прижата к сердцу, взмах веером над головой, остановившийся взгляд, зрачки расширены — казалось, мадам Жерфлер хотела загипнотизировать тех, кто еще не попал под власть ее чар.
«Так арестуйте же меня! Я встал на ложный путь.
Преступник я и душегуб, пустил ей пулю в грудь!».
Но вдруг бледнеет комиссар, не в силах он вздохнуть:
«Софи, я так тебя любил! О, как же ты могла!»
И вот лишь кончики сапог торчат из-под стола.
Ну и дела!..
Певица воздела руки кверху, и мужские взгляды устремились на ее обтянутую муаром грудь, некоторые даже вооружились для этого лорнетами.
…Глядите,
Глядите, что за господин! Куда он так спешит?
Куда он так торопится, куда он так бежит?
Он ищет понадежней сук себе на этот раз.
О боже праведный… На сем закончим мы рассказ.
[54] Ноэми Жерфлер закончила песню и глубоко вздохнула. На мгновение в зале воцарилась мертвая тишина, потом раздались бурные овации. От полноты чувств зрители молотили пивными кружками по откидным столикам, восхищенные крики слились в непрерывный гул. Мадам Жерфлер приподняла юбки, сделала реверанс и послала залу воздушный поцелуй. Она собиралась уйти со сцены, но публика не отпускала ее, выкрикивая: «Браво!» и «Бис!». На лице у певицы застыла неестественная улыбка, на лбу блестели бисеринки пота, а тушь потекла с ресниц, прочертив черные бороздки на сильно напудренных щеках. Наконец занавес опустился.
— Как она прекрасна! — воскликнула девушка, обращаясь к Виктору, но его уже и след простыл.
Он вернулся к кассе, но из театра не вышел, а свернул в темный, заваленный декорациями из папье-маше и старыми плетеными ивовыми креслами коридор. Если подняться по деревянной лестнице, что справа, — попадешь в курилку. А если спуститься — в гримуборные, расположенные прямо под сценой. Виктор пошел на запах пудры, к которому примешивались нотки пачули и вонь испражнений — ведра стояли тут же, в конце узкого коридора. Проходя мимо одной из дверей, он услышал недовольный женский голос:
— Можно подумать, вам сегодня не заплатили. Берите свои пять франков и подите вымойтесь, у вас вся шея черная.
Другая дверь приоткрылась, и видно было, как герой-любовник устраивает сцену ревности «обозному солдату», а комик, не обращая на них внимания, жарит над газовой горелкой селедку, насадив ее на железный прут.
— Эй, да ты тут все спалишь! Хочешь, чтобы нас отсюда выперли? — не выдержал «солдат».
