Петровский покосился на верзилу за рулем, тот поймал его взгляд и хохотнул:

– Что, Седой, непруха, а? Быва-а-ет! Направо пойдешь – в "гарлем" попадешь, налево пойдешь – ногу свернешь, прямо – вообще, ну его нафиг.

Машину тряхнуло на выбоине.

– Черт! – Петровский ухватился за ручку, едва не ударившись лбом об стекло.

– Бывает и хуже, но реже, – тут же прокоментировал верзила.

Петровский не нашел в себе сил откликнуться на шутку. Всю дорогу верзила веселил сам себя и пытался растормошить хмурого пассажира. Сначала он черпал вдохновение в неказистой одежке опера. Потом, видимо сообразив, что ему, одетому в добротный спецназовский комбез, трудно расчитывать на взаимность. Стал выискивать повод для шуток за окном.

Командира группы захвата Петровский про себя окрестил "Орангутангом с гранатой", шуточки у верзилы соответствовали внешности.

Машину опять тряхнуло. Резкая боль через позвоночник ударила прямо в мозг.

– Твою мать… Суки-комендаши, упустили из-под носа! – Петровский уже не знал, на ком сорвать злобу.

– Во-во! Его гасить надо было по счету раз. Клиент по литеру "А" проходит, а они сопли жевали. Кста, кто сказал, что он живой нужен?

– Начальство.

– Твое?

– "Центр". Не разобрались, спустили указивку. А нам отдуваться.

Верзила тяжко вздохнул.

– Как говорится, все шло путем, пока не вмешался Генштаб.

– Ты уже надумал, как его брать будем?

– А что мне думать? Вон, лошадь пускай думает, у нее голова – во! – Он на секунду оторвал руки от руля, показав предполагаемые размеры лошадиной головы. – Может, и нету там его, а? Он же к "железке" рвался. Вот и тю-тю литерной скоростью на первом же товарняке. Как мысль?

– Оптимист, бля, – поморщился Седой.

Верзила щелкнул тангетой рации, в полутемной кабине ярко вспыхнул малиновый огонек.

– Центральный, ответь "Рамзесу".

– "Рамзес", на приеме Центральный, – прохрипела рация.

– "Полста пять". Подтвердите. Прием.

– Подтвержадаю "полста пять". "Рамзай","Рамзай", для вас информация. Выход из леса, квадрат двадцать два – одиннадцать, "по улитке" – шесть, квадрат двадцать два – двенадцать, "по улитке" – тройка, перекрыты заслонами силами комендантской роты соседней в\ч. Работают на частоте 442, позывной "первого" – "Шмель". Организуйте взаимодействие. Как понял, прием?

– Позаботились, спасибо! – Верзила шлепнул микрофоном по колену. – Нет, ты видал, а? – обратился он к Петровскому. – Здесь в округе кроме стройбата с лопатами не фига нет! Ну, сейчас будет делов! Сейчас навоюемся!

– "Рамзес", прием! – позвала рация.

Верзила вновь поднес микрофон к губам.

– Да на приеме я! Чем еще обрадуешь?

– Больше для вас ничего не имею. Конец связи!

Верзила отшвырнул микрофон на "торпеду". Распахнул на колене планшетку.

– Идиоты, блин! – простонал он.

– Что? – насторжился Петровский.

– Через плечо! Они ему, козлы, в Переделкино уйти не дали.

– А в поселке разве было бы легче?

– Там было бы иначе.

Петровский посмотрел из-за его плеча на лес.

Хмарь, слякоть, а главное – ни черта не видно вокруг. Он, выросший в городе, всегда испытывал инстинктивный страх перед чуждым лесным миром. Меньше всего сейчас хотелось идти туда, в темноту, наполненную скрытой незнакомой жизнью, да еще с возможность получить пулю из-под каждого куста.

Бронированный "ЗИЛ", вспугнув ревуном блок-пост, перевалил через переезд. Охрана, увидев эмблему спецназа ГСБ на капоте и по бортам, не стала высовываться из-за бетонных плит.

У моста через речушку верзила остановил "ЗИЛ". Кулаком грохнул по стенке фургона.

– Подъем, кишкомоты! Хорош массу давить! К машине!!

За перегородкой послышалась возня и тихая ругань. Верзила вытащил из фиксатора на задней стенке автомат, распахнул дверь и выпрыгнул наружу.

Петровский выбрался на промозглый ветер. Зябко поднял воротник бушлата.

По правую руку чернел срез холма, густо утыканный надгробьями. Впереди чернели остовы разгромленных писательских дач.

«Ну и местечко!»

Он подошел к перилам моста, сплюнув в черную воду.

Сзади горохом поспались удары тяжелых бутсов об асфальт.

Петровский смотрел на рослых парней в темных пятнистых комбинезонах. Они разминали ноги, тянулись сильными молодыми телами. Близкая опасность, казалось, только возбуждала их, кто-то что-то сказал вполголоса, и тут же остальные ответили дружным приглушенным смехом. Он поежился и еще выше задрал воротник бушлата.

– О, бля, рты раззявили! Даю минуту покурить, отлить, заправиться. И хорош лясы точит, Пеликан. – Верзила растолкал сгрудившихся вокруг него людей и подошел к Петровскому.

– Не везет, так не везет от начала и до конца! Гнилое дело, сердцем чую. А ну их! – Он полез в карман за сигаретой. – Хорошая работа начинается после хорошего перекура.

Петровский прикурил от протянутой спички, покосился на верзилу и, придав голосу необходимую твердость, почему-то решил, что тот должен лучше реагировать на "командирский" тон, резко бросил:

– Тянем время, капитан! Выводи людей на рубеж, будем брать, пока не стемнело. Предупреждаю, огонь открывать только в крайнем случае!

Верзила лихорадочно пускал дым, разглядывая темную полосу железнодорожой насыпи, стараний Петровского не оценил, даже не пошевелился.

– Ты меня понял? Выводи людей! И вбей себе в башку…

Верзила с неимоверной для своих габаритов резкость, – Петровский только успел дрогнуть, – сгреб его за грудки, так что хрустнуло в спине, пахнул в лицо табачным перегаром:

– Это я твою седую башку в землю вобью! По самые пятки, ясно?! Своими людьми командую я, ясно?! – Он оттолкнул Петровского. – Сиди и не выеживайся, командир гребаный!

Он злобно пыхнул сигаретой.

– Завалишь дело, я рапорт напишу, запомни! – просипел Петровский.

– Да пошел ты! Рапорт он накатает. На меня уже три тома "телег" накатали, а как такое задержание – я первый. Иди, Василь, рви задницу, спасай Родину! – Он выбросил сигарету в воду. – Извини, нервы. Третий выезд за день. И все со стрельбой.

Верзила вздохнул, как заезженная лошадь.

– Василий, мне он живым нужен. Кровь из носу.

– Кровь уже пустили без тебя! Я сейчас типа взаимодействия с комендашами организовал. Они обрадовали: кажись, подстрелили они его.

– Насмерть?

– Твоими устами… Зацепили слегка. До леса дошкондыбал. – Василий закрыл глаза. – Не мешай. Чую я его, чую… Он умирать решил. Причем, с боем. Эх, плохо наше дело, башка седая!

– Что-то я тебя не пойму, Василий?

– А что тут, Седой, понимать? – проборомотал Василий, не открывая глаз. – Сидит сейчас твой клиент под кусточком и ждет. Бить будет на любой шорох. А за лесом нас ждут обмочившиеся от страха бойцы, они, может быть, после присяги второй раз в руки автомат взяли. Шмалять будут по всему, что шуршит и дышит. Вот тебе и обстановка. Из лесу нам выходить нельзя – свои окучат. В лесу по такой темноте лазить – смерть искать. Первый выстрел его, сам понимаешь.

Он проморгался, вытер комок в уголке глаза.

– Как клиента кличут?

– Антон Орехов, кличка "Филин".

– Значит, глазастый. Или в темноте отлично видит. Иначе бы не прилепили такое погоняло. Что особо опасный, не фуфло?

– Если честно, нет. Молодой, но уже матерый.

Василий хищно прищурился.

– Так значит!

– А прибор? – встрепенулся Петровский. – Как его… "Курсор"! У вас же должен быть радар.

– Знаешь, куда его засунь! У него сейчас очко лучше любого прибора. Вот я и говорю, давай подождем. Неизвестно, куда ему дырок понаделали. Может через часок сам дуба даст, а? Подберем, как родного, без шума и пыли.

– Нет. Извини, не могу. Чем раньше возьмем, тем лучше. Мне в управление срочно вернуться надо. Там такие дела…