Да, неправда была. Теперь она поняла, в чём дело. Если бы эту записку писал шестилетний мальчик, ничего не знающий, кроме своей квартиры и детской площадки, в неё можно было бы поверить. Но писал Вова Бык, мальчик тринадцати лет, привычный к изворотливости и обману, изощрённый в хитростях, знающий столько, сколько иной и в двадцать лет не узнает. С какой же стати он будет извещать за четыре часа до отхода поезда, куда именно и каким поездом он уезжает? Может быть, он хотел просто попугать мачеху и отца, заставить их волноваться, мучиться, с тем чтобы наконец они настигли его на вокзале или в вагоне и, испугавшись, что он убежит в другой раз, простили бы ему все его грехи, чтобы прощали и впредь, боясь, что он опять убежит.

Нет, не Вовин характер чувствовался за этой версией. Не нуждался он в прощении, да и достаточно был сообразителен, чтобы понять, как рады будут отец и мачеха помириться с ним и без таких сильнодействующих средств.

Значит, дело было не в этом. Он действительно хотел убежать. Он не мог, конечно, предвидеть, что в этот день к Быковым придёт Катя Кукушкина, но то, что отец вернётся с работы, то, что семья сядет обедать, что, так или иначе, записка будет найдена и прочитана, — в этом-то он не мог сомневаться. Где же логика? Записку могли найти на полчаса раньше или позже, всё равно, в любом случае, оставалось более чем достаточно времени, чтобы приехать на вокзал задолго до отхода поезда. Если Вова решил удрать из дому, зачем же он сам даёт возможность задержать его?

Они шли по улице к остановке троллейбуса, а Катя всё думала и передумывала, и тревожно было у неё на душе. Какая-то за этим скрывалась загадка.

Может быть, Вова вовсе не собирается бежать из Москвы? Может быть, он просто решил переменить район своей деятельности? Тут он разоблачён, все уже знают и про горошину, и про то, как он обыгрывает младших мальчишек, как он заставляет их торговать для себя билетами, а в другом районе никто его не знает.

Нет, и это была чепуха. Где он будет жить? По каким документам? Время беспризорничества прошло. Вова достаточно знает жизнь, чтобы понимать это. Сейчас лето, но будет зима, а зимой нужна крыша над головой и хоть какая-нибудь печка.

Может быть, Вова связан с какой-нибудь преступной шайкой? Может быть, те решили, что выгоднее Вову иметь целиком в своём распоряжении? Где-нибудь они его тайком поселят, и будет он выполнять их поручения.

Катя постаралась поставить себя на место Вовы. Конечно, записку и в этом случае следовало оставить, иначе отец заявил бы в милицию, его начали бы искать и раньше или позже нашли бы. Но, во всяком случае, не такую, какую оставил он. Надо было написать в записке, что, мол, уезжаю далеко, когда устроюсь, напишу, не волнуйтесь. Родителя бы, конечно, волновались, но, вероятно, стали бы ждать письма и время было бы выиграно. И уж, во всяком случае, нелепо было писать, каким поездом и куда он едет. Даже если случится чудо и за четыре часа родители не сумеют добраться до вокзала — всё равно будет дана телеграмма, и на любой станции железнодорожная милиция его снимет с поезда.

В конце концов, Катя мало знала Вову. Может быть, он при всём своём не по годам богатом жизненном опыте человек несообразительный и легкомысленный. Но не сообразить такую простую вещь мог бы только человек совсем глупый. Легкомысленный? Легкомысленный бы просто не оставил записку, не подумал бы ни об отце, ни о мачехе.

Троллейбус уже подходил, когда Катя нашла правильное решение, и не просто правильное, а единственно возможное.

Да, действительно, в записке был секрет. И Вовин расчёт, с его точки зрения, был правилен. Отец и мачеха растеряются, как они и растерялись на самом деле, и им не придёт в голову, как не пришло им в голову на самом деле, что записка лжива. Они помчатся на вокзал и до часу ночи будут поджидать на Ленинградском вокзале беглеца. В час ночи они убедятся, что его нет, да и то, наверное, будут сомневаться, не пропустили ли они его. Словом, до утра у Вовы спокойное время. Зачем оно ему нужно? Перебежать в другой район? Какая разница — начнут его искать сегодня вечером или завтра утром?

Катя поняла совершенно ясно: он действительно бежит и действительно уезжает из Москвы, но не туда, куда пишет, и не тем поездом, который указывает. Тогда всё оправданно. Правда, хитрость грубоватая, но она верно рассчитана на растерянность отца и мачехи, на панику, на то, что от растерянности и паники им даже в голову не придут никакие сомнения. Ну, а когда выяснится, что в Мурманске его нет, он уже доедет или будет подъезжать к тому городу, который выбрал своей резиденцией. Ищи его по всему Советскому Союзу. Тысячи городов, миллионы людей — попробуй найди!

Торопливо Катя продолжала рассуждать дальше. Раз ему надо выиграть время, значит, поезд, которым он собирается уезжать, наверняка отойдёт раньше мурманского поезда, и значительно раньше. Может быть, через час, может быть, через полчаса.

Каждый час десятки поездов отходят от московских вокзалов на восток и на запад, на юг и на север. В каком из них отправится Вова Бык?

Уже вошли в троллейбус Мария Петровна, вошёл Иван Петрович и оглянулся испуганно, входит ли за ним Катя. Жалко ей было оставлять в неизвестности Быковых, понимала она, что они заподозрят её в нежелании возиться с этим хлопотливым делом, но надо было во что бы то ни стало успеть задержать Вову Быка. Какой бы он ни был, всё-таки ему всего тринадцать лет. Какой бы он ни был, а всё могло с ним случиться.

Дверь троллейбуса закрылась. Троллейбус тронулся. Катя успела ещё увидеть прильнувшее изнутри к стеклу растерянное лицо Ивана Петровича. У неё засосало под ложечкой, но предаваться переживаниям было некогда. Каждая минута была дорога. Она быстро зашагала по тротуару.

Кто может знать? С кем мог Вова Бык поделиться своими планами? Были ли у Вовы Быка друзья? Катя не знала всего этого. Ох, как ругала она себя теперь за то, что не знала о существовании закрытого клуба в старом дворе за сараями! Какое право имела не знать она — старшая пионервожатая. Когда она прибежала за сараи, после так неожиданно повернувшегося выступления Анюты Лотышевой, там были какие-то мальчики. Но кто они? Где их искать? Они были совершенно ей незнакомы. Очевидно, надо было начинать с Миши Лотышева. Он наверняка какое-то время был связан с Быковым. Конечно, с ним Бык вряд ли делился своими планами, но Миша мог знать, по крайней мере, других ребят, с которыми Вова был ближе.

Катя взлетела по лестнице, прыгая через три ступеньки. Она резко нажала звонок. Миша открыл сразу же. Он думал, что это Анюта или отец, и очень растерялся, увидев Катю.

— Слушай, — заговорила Катя, — куда собирался уезжать Вова Бык?

Миша смотрел на неё, ничего не понимая, и только хлопал глазами.

— А я не знаю, — сказал он наконец и потом, вспомнив, что тайна его знакомства с Вовой Быком никому не известна, кроме Анюты, добавил, покраснев и опустив глаза: — Я и не знаю, кто такой Вова Бык.

Времени на психологическую подготовку не было. Катя приступила к делу сразу и резко.

— Миша, — сказала она, — я знаю про твои отношения с Быком. Я знаю, что ты постоянно бывал у него за сараями. Что ты ему проигрывал много денег. Откуда я знаю — это неважно. Надо скорее узнать, куда он собирался уехать. Дело серьёзное. Пусть он плохой парень, но его надо спасти от ошибок и глупостей. Если ты сам не знаешь, скажи, кто может знать?

Многовато было, пожалуй, для десятилетнего паренька неожиданных новостей. То, что он считал навсегда похороненной тайной, оказывается, прекрасно известно старшей пионервожатой. Мало того, старшая пионервожатая прекрасно знает Быка и даже знает, что он куда-то собирается ехать. Ничего не возможно было понять.

Катя стучала об пол носком туфли. Секунды шли. Секунды, которые могли решить успех всего дела.

— Даю тебе честное слово, Миша, — сказала она, — никому не будет хуже оттого, что ты скажешь. Кто может знать, куда собирался ехать Бык? Ты даже не знаешь, как это важно.