Анюта даже всплакнула, пока писала письмо, так ей стало себя жалко. Дописав письмо, она перечла его и ещё тихонько всплакнула, потом вытерла слёзы, письмо разорвала на мелкие кусочки и выбросила их в мусоропровод. Потом поставила будильник на семь часов, чтобы не опоздать завтра в больницу, разделась, легла спать, но долго ещё не могла заснуть.

…Вечер не торопясь шёл по городу, постепенно гасил свет в окнах. Катя Кукушкина встала со скамейки и прошла по опустевшему скверу. Она решила, несмотря на поздний час, побеспокоить человека. Ей необходимо было сейчас же, немедленно поговорить с ним и посоветоваться.

Был двенадцатый час ночи, когда Катя вышла из сквера и подошла к автомату. Она позвонила своей приятельнице, которая дружила со Сковородниковым, и попросила её сказать Ванин адрес. Оказалось, что Ваня жил довольно далеко, и всё-таки Катя села на троллейбус и отправилась его отыскивать. Она понимала, конечно, что неудобно беспокоить малознакомого человека поздно вечером дома, но очень уж ей нужен был сейчас его внимательный взгляд.

Она позвонила, и за дверью раздались шаркающие шаги. Катя решила, что идёт открывать какая-нибудь старушка, но открыл дверь сам Сковородников. Он был обут в шлёпанцы, и поэтому шаги его напоминали старушечьи. На руках он держал ребёнка месяцев девяти или десяти от роду. Он сначала смутился, увидя Катю, но потом рассмеялся и сказал:

— Заходи, Кукушкина. Ты извини, я сегодня в няньках. У жены выходной. Она к своим старикам поехала.

Ребёнок хватал секретаря то за нос, то за уши, и секретарь мотал головой, пытаясь освободиться от маленьких цепких рук.

Квартира была двухкомнатная, и в первой комнате, куда Сковородников ввёл Катю, очевидно, было что-то вроде кабинета. У двух окон стояли два письменных стола, на одном горела настольная лампа, лежали раскрытые книги и тетрадь.

Сковородников предложил Кате сесть и сел сам. Ребёнок немедленно схватил его одной рукой за нос, а другой ударил прямо в глаз. Сковородников откачнулся, сказал ребёнку строгим голосом «ну, ну» и посадил его так, чтобы тот не мог дотянуться до отцовского лица.

— Понимаешь, незадача какая, — сказал Сковородников Кате, — всегда он засыпает как убитый, а когда я остаюсь с ним, никак не желает спать. Ну ладно, он не помешает. Как дела в лагере? К вам, говорят, со всей Москвы гости ездят?

Глаза у него были серьёзные, даже хмурые, но Кате почудилось, что где-то в них таится усмешка.

— Плохо, — сказала она. — Я, наверное, не гожусь для этой работы.

— Так, — сказал Сковородников, — Почему ты решила?

Катя минуту подумала. За эту минуту ребёнок ухитрился всё-таки дотянуться до отцовского уха и так крепко в него вцепиться, что Сковородников с трудом его оторвал.

— Я просто расскажу сегодняшний день, — сказала наконец Катя. — Ты, я думаю, сам поймёшь.

Она начала неторопливо рассказывать обо всём, что сегодня произошло. Сковородников слушал сначала без особенного интереса, но, когда дело дошло до разговора Анюты и Миши, очень оживился.

— Смотри пожалуйста, — перебил он Катю, — вот ведь какие бывают истории!

Катя рассказала обо всём, что произошло после этого, о мрачном закоулке за сараями, о Вове Быке, о мальчишках, которые тоже были, наверное, подвластны этому злодею Быку. Она говорила нарочито спокойно, потому что боялась: даст себе волю и ещё расплачется.

Может быть, монотонный Катин голос усыпил юного Сковородникова, может быть, просто пришло ему время, но так или иначе в середине Катиного рассказа он вдруг опустил голову на руку отца и блаженно засопел.

Сковородников погрозил Кате пальцем, встал и на цыпочках, шагая осторожно, чтобы не разбудить ребёнка, унёс его в соседнюю комнату. Он уложил его и вернулся также на цыпочках.

— Ну, ну, — сказал он. — Рассказывай дальше. Удивительная история. А ещё говорят — писатели выдумывают.

— Это всё, собственно, — сказала Катя.

— Так, — сказал Сковородников. — И ты, значит, решила, что не годишься в пионервожатые?

— Понимаешь, товарищ Сковородников, — сказала Катя, — конечно, когда рассказываешь, это не так получается, но ты бы слышал этот разговор, а я ведь с Мишей целые дни проводила, и даже в голову мне ничего не пришло. Я не могу тебе объяснить…

— А что с портсигаром? — спросил Сковородников.

— С портсигаром? — растерянно спросила Катя. — А что с портсигаром?

— Ну, как же так? — Сковородников встал и, шаркая туфлями, зашагал по комнате. — В милиции ты была? Парня ведь задержать могут. Ты понимаешь, что это для мальчишки будет! Надо было сразу в милицию. А у тебя одна мысль: я, мол, хорошая или плохая.

— Мы деньги собирали, — растерянно сказала Катя, — потом надо было с Быком рассчитаться.

— Какое отделение милиции? — спросил Сковородников.

Катя сказала. Сковородников набрал номер, объяснил дежурному, в чём дело, долго слушал его ответ, поблагодарил и повесил трубку.

— Хорошо, хоть в милиции толковые люди, портсигар отдали Анюте и дело закрыли.

У Кати стали набухать глаза. Она почувствовала, что сейчас заплачет. Она достала платок и высморкалась, надеясь, что Сковородников не заметит слёз.

— Хнычешь? — вдруг вспылил Сковородников. — Хныкать дело нетрудное. Похныкал и очистился от грехов!

А у Кати стали вздрагивать плечи, она и вправду расплакалась, хотя и понимала, что от грехов её это не очистит. Она слышала, что открылась входная дверь, поняла, что вернулась жена Сковородникова, и старалась удержать слёзы, но не могла, и всё всхлипывала, и вытирала платком глаза и, когда жена вошла в комнату, постаралась улыбнуться, но слёзы текли и текли.

— Извини, Тамара, у нас тут деловой разговор, — сказал Сковородников.

И жена на цыпочках прошла в другую комнату.

Долго молчал Сковородников, и постепенно Катя успокоилась. Ну, что же, в педагоги она не годится. Пойдёт на завод обратно. Не всем же быть педагогами.

А Сковородников ходил и ходил по комнате, как будто забыл про Катю. И когда он заговорил, то казалось, что не к Кате он обращается, а просто разговаривает сам с собой.

— Понимаешь, Кукушкина, — сказал он, — конечно, повесить тебя мало за эту историю! Дело не в удивительном случае, мало ли что случается. Дело в том, что не о детях ты думала. — Он помолчал. — Я тоже хорош! Речь произнёс! Ну речь-то ладно, речь надо было сказать, а то ребята бы огорчились. Да только мне бы задуматься, съездить раз-другой, присмотреться. Подумать бы, что работник ты молодой, опыта у тебя никакого… да что говорить. Задним умом мы все крепки.

— Я хотела, как детям лучше, — сказала Катя. — И радио вот придумала. — У неё опять стояли слёзы в глазах.

— Верно, — сказал Сковородников, — радио ты хорошо придумала. Тебе ведь что было важно? Проверить себя — годишься ли ты в педагоги. Придумала радио — значит, гожусь. В городе говорят про лагерь, гости ездят смотреть — значит, гожусь. Происшествий нет, дети весёлые, в игры играют, а всё это я, педагог, сделала. А на самом деле ничего ты не сделала. Вырастили и воспитали детей родители, вот дети и здоровые и весёлые. Радио ты хорошо придумала, ну, а не было б радио, ребята другим бы чем-нибудь увлекались. Возраст такой. Сад, игры, товарищи, вот и весело, а получается, что Катя Кукушкина — замечательный педагог.

— А что же делать? — спросила Катя.

— О детях думать, — резко сказал Сковородников. — Не о детях вообще, а о каждом ребёнке. Как у него судьба складывается, как он дома живёт, что он переживает. О каждом ребёнке. Потому что совершенно необходимо, чтобы каждый, понимаешь, каждый ребёнок был счастлив. Я если ты хоть один раз забыла об этом, никакой ты не педагог, хотя бы у тебя в лагере райские птицы пели. Если мимо несчастного ребёнка прошла хоть и не из своего, хоть из чужого лагеря, хоть с задворок, — уходи подальше от педагогики, не твоё это дело. А если ночь не спала, думала, как ребёнка счастливей сделать, как ему помочь, как его выручить, — и не сомневайся, обязательно тебе педагогом быть. И чёрт с ними, с гостями! — громко выкрикнул Сковородников. — Дети бы росли хорошо.