— Речь идёт не о простом жилете, а о жилете святого Йоргена, который чудесным образом, с божьего соизволения, превратился в плащ — не сегодня или вчера, а триста лет назад.

— По-моему, это не меняет дела, — возразила молодая особа. — Жилет есть жилет, и купили его у обычного портного здесь же в городе. На нём шесть костяных пуговиц, верно?

— Возможно, — согласился гроссмейстер, опасаясь какого-нибудь подвоха. Он не привык философствовать на подобные темы и не знал, куда клонит его дочь.

— Итак, жилет превратился в шёлковый плащ с семнадцатью серебряными пуговицами? — продолжала Олеандра.

— Превратился.

— Прекрасно, папа. И я даже могу, пожалуй, согласиться, что сукно превратилось в шёлк, а костяные пуговицы вдруг изменили цвет и стали серебряными. Допустим и это.

— Тогда в чём же ты нас обвиняешь? — спросил гроссмейстер, сердито глядя на дочь.

— Ни в чём. Просто я не могу понять, как могли шесть костяных пуговиц превратиться в семнадцать серебряных? Каким образом шесть превратилось в семнадцать? Ерунда!

Гроссмейстер почувствовал, что его кладут на обе лопатки, и быстро настроил себя на более торжественный лад.

— Хвала господу, что твоя благочестивая мать, царствие ей небесное, не слышит таких речей! — пробормотал он, молитвенно складывая руки.

Но Олеандра не сдавалась. Её глаза сверкали, грудь высоко вздымалась от волнения.

— Вот объясни мне: у жилетки нет вешалки. Ведь нет? — спросила она.

— Нет, — согласился гроссмейстер, немного подумав. Он боялся новой ловушки.

— Так, — продолжала Олеандра свою мысль. — В евангелии от Йоргена, глава восьмая, стих одиннадцатый, ясно сказано: «И взяли они его истрёпанный жилет и повесили его за пройму на позорный столб на поругание». Всё ясно?

— Что ж тут неясного?

— А вот в главе девятой, стихи двадцать третий и двадцать четвёртый, говорится буквально следующее: «И нашли они и т. д. и т. п… роскошный вышитый плащ, повешенный на столбе за вешалку». Так объясни же мне! Жилет превратился в плащ. Жилет повесили за пройму, плащ — за вешалку. Значит, одна пройма превратилась в вешалку. Может, её пришили сбоку? А куда девалась другая пройма?

Гроссмейстер безмолвствовал, взирая на дочь.

Как самый хороший ключ подходит лишь к своему замку, так и самый светлый ум понимает лишь своё поколение.

Гроссмейстер был не менее умён, чем Олеандра, однако он принадлежал к старшему поколению, которое не привыкло задумываться над такими мелочами, как плащи и вешалки. И что ей дался этот Йорген? Куда она клонит? Что за ребячество, даже слушать тошно!

— Вот, значит, какие вопросы вы обсуждаете у секретаря? Красиво, нечего сказать!

— Что ж, — возразила Олеандра, — секретарь умница и светлая голова. Но ты ещё не ответил на мой вопрос.

Гроссмейстер слегка поморщился:

— Я не намерен объяснять тебе чудеса!

— Ещё бы! — гордо заявила Олеандра. — В нашем роду, слава богу, не было идиотов. Но почему же в таком случае ты запрещаешь мне мыслить? Разве не сказано в евангелии от Йоргена, глава третья, стих двадцать девятый: «Подумаете о сём»? И как вам не стыдно проповедовать всю эту чушь о человеке, который умер триста лет назад, да ещё убеждать людей в том, что он вернётся!

— Никого мы не убеждаем!

— Нет, убеждаете! А для чего же тогда нужна соборная невеста? Для того, чтобы всю жизнь ждать Йоргена, который умер триста лет назад! Нечего сказать, забавная история! Ведь даже ребёнку ясно, что вы сами в это не верите!

— Что это значит?

— А то, что, если бы вы хоть на йоту верили в возвращение Йоргена, у него были бы молодые, красивые невесты, достойные настоящего святого. Вы же подсовываете ему старых каракатиц, вроде сорокавосьмилетней Аврелии или пятидесятитрёхлетней Лобелии. Одна хромая, другая беззубая! Вы представляете, что сказал бы святой Йорген, если бы он вернулся, сунул нос в брачный покой и вдруг увидел там этакую старую перечницу, играющую с котом и канарейкой! Но это отличная реклама для всего вашего святого предприятия, а на остальное вам наплевать.

На сей раз гроссмейстер был сражён. Он не мог отказать дочери в известной проницательности и смотрел на неё с возрастающим изумлением. «Вот в чём дело! — думал он. — Оказывается, она сама не прочь стать соборной невестой! Не потому ли она так рассердилась на нас?» В голове гроссмейстера тут же созрели новые честолюбивые планы, сердце преисполнилось гордости, и он с глубоким интересом посмотрел на свою умную честолюбивую дочь.

Но Олеандра разочаровала его. Она вдруг заявила:

— И в плащ вы не верите.

— Что ты сказала? — взревел он.

— То, что слышишь. Когда ты болел зимой, то собрал вокруг себя врачей и знахарок чуть не со всего света. А ведь куда было проще сходить в собор и прикоснуться к плащу святого Йоргена. Но ты прекрасно знаешь, что в нём не больше целебной силы, чем в твоём ночном горшке! А тебя не удивляет, что именно у хранителя плаща все явные и тайные болезни, какие только можно себе представить: нарывы, хрипота, воспаление печени, одышка, ожирение сердца, подагра, хромота, ломота в суставах, глисты, отрыжка и чёрт его знает что ещё! А кроме того: какой плащ за триста лет не проест моль? И потому у вас в соборе всегда есть запасный плащ на случай, если старый вдруг расползётся.

Гроссмейстер подскочил чуть не до потолка и, побледнев как мел, украдкой посмотрел на двери и окна.

— Это ложь! — прогремел он.

— Это правда! — ответила дочь.

— Кто тебе сказал? — прошептал он.

— Секретарь.

— Он этого не говорил.

— Говорил.

— Я это дело расследую, — сердито сказал гроссмейстер, — и, если он действительно проболтался, придётся заткнуть ему рот.

— Заткнуть рот! — воскликнула Олеандра. — У вас у всех заткнуты рты. Вы только разглагольствуете о плащах, в которые не верите! Да о невестах, которых сам дьявол испугается, не то что святой! Чуть что, вы угрожаете друг другу заткнуть рот да заодно водите за нос бедных паломников, начиняете их дурацкими россказнями о святом Йоргене, в которые никто из вас самих не верит.

— Ложь! Некоторые верят.

— Назови хоть одного!

— Хранитель священного сада!

— Он же болван, — спокойно возразила Олеандра.

— И казначей.

— У него жена — истеричка. Она говорит, что он должен верить. А вы все отлично знаете, что это вздор с начала и до конца. Никакого святого Йоргена никогда не было. Его плащ сшили в соборе или бог знает где. Его евангелие состряпали хитроумные первосвященники и книгопечатники. Ваш собор — это просто крупное финансовое предприятие, праздник святого Йоргена — чистая спекуляция, если только слово «чистая» уместно употреблять в таком сочетании, а «шествие невесты» — обыкновенный маскарад. Вы забиваете друг другу голову старыми баснями о Йоргене и начиняете нас Йоргеном, Йоргеном и только Йоргеном с самой колыбели, пока мы не уверуем, что вся эта чепуха полна сокровенного смысла и говорить об этом можно лишь шёпотом, возведя очи горе. И даже самые умные люди не решаются поднять вас на смех, потому что всосали всё это с молоком матери. Если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, лицемерь и, чуть что, поминай Йоргена! Каковой бы гнусной ни была задуманная тобой афера, всё сойдёт во имя святого Йоргена. Хороши, нечего сказать!..

Гроссмейстер вышел из комнаты, но вскоре опять вернулся.

— Дочь моя, — сказал он, — ты ещё молода. У меня в юности тоже были сомнения, да и теперь я с тобой во многом согласен.

— Как же ты можешь проповедовать то, во что сам не веришь?

— Дитя моё, когда я вижу множество устремлённых на меня доверчивых глаз, для которых всё это — святая истина, я сам чувствую, что это не может быть сплошным обманом.

— Но ты же знаешь, что это обман!

— А для них это истина, дитя моё, для всех этих бьющихся верой сердец — истина. Их радует мысль о том, что у города есть святой покровитель, который когда-нибудь вернётся.