Периоды взросленья есть у века

И больше, чем у человека.

Игрою случая, не без затей,

У новых поколений и идей

         Является предтеча.

Таинственна их встреча.

Так, юность дивная Петра,

В ученьи страстная игра

Эпоху новую открыли,

Что веком Просвещенья окрестили,

С веселым празднеством в садах,

         В кринолинах, в париках,

В жемчужинах Ватто запечатленных,

Сияньем красок в небо вознесенных.

В Париже русский царь. Толпою окружен

На площади, всех выше ростом он;

Без свиты, быстр и прост, он ходит всюду,

Дивясь всему и сам подобен чуду.

Там Аруэ героя своего узрел

И, духом века загораясь, юн и смел,

С беспечной пылкостью студента

Он эпиграммой разразился на регента.

В Бастилию засажен, как пример

Для неугодных, под именем Вольтер

Прославился, язвительный и строгий;

       Одобрив выдумку о Боге,

       Спустил Всевышнего с небес,

       Сняв ореол с его чудес.

В те дни в Париже жил художник тихий,

Застенчивый, немножко дикий,

У мецената Кроза на хлебах,

Среди картин и празднества в садах,

Сей жизни миг чудесный, краткий

Живописуя словно бы украдкой,

С актером, что в тоске один поет,

С душою, устремленною в полет;

С актрисами, что светских дам играют,

Позируя художнику, как знают, -

Чуть скованы, болтают меж собой,

          Поворотясь спиной.

Но жизнь, запечатленная, как сцена,

      Поныне трепетна, бесценна.

Так, русский царь, строитель чудотворный,

Вольтер, философ непокорный,

Художник скромный Антуан Ватто,

          Сошлись, на удивленье,

Как воля, ум и представленье,

          Ничуть не ведая о том,

Эпохи новой - Просвещенья,

В России - Возрожденья.

И жизнь, что меркла во Христе,

Вновь возродилась в красоте.

А Русь, справляя потихоньку тризны,

           Всему своя пора,

Как юность, пробудилась к Новой Жизни

           Под скипетром Петра.

    Служил он десять лет солдатом,

    Поэт, не возносясь талантом,

    Имея волю, ум и честь,

    Как царь, простую службу несть.

    И вырастал, как дуб в долине,

Что высится, раскидистый, поныне

    И сень его, как вешний день

    Таит в себе и свет, и тень

               Вселенной,

Поэзии высокой, дерзновенной,

В которой человек, он равен всем,

          Живущим в мире сем,

          А в мире горнем - Богу,

          Подвластный только року.

Сенатор и министр, правдив и прям,

    Служил вельможа трем царям,

          Любимец муз - державе

          В ее растущей славе,

Весь светел и могуч, как водопад,

          Кипящих дум каскад.

Природа явлена в картинах ярких

Впервые на Руси в чистейших красках,

                Как по весне,

          С отрадой утра дней.

          Теперь уж нет сомненья,

           Поэт эпохи Возрожденья,

    Он весь и Запад и Восток,

           Он человек, он Бог!

     Границы Разума и веры

С усмешкой и в сомнениях измерив,

Век восемнадцатый меж тем

     Старел, в плену фривольных тем.

И, кажется, впервые на арену,

Выходит юность, как на сцену,

Неся души высокий идеал,

Весь в пламени сияющий кристалл.

Но мир дряхлеющий, в руинах

Воздушных замков, как в садах старинных,

       На рубеже веков

В борьбе страстей извечных и убогих

Не принял юности завет и зов

Взошедшей романтической эпохи.

Сияли облака в озерной глубине,

Все те же самые, из поднебесья.

Поэт бродил, задумчив и рассеян...

Вдруг встрепенулся он: в вечерней тишине,

Как с праздника в далекие века,

Несутся звуки флейты и рожка.

И нимфы на опушке пляшут,

Русалки  из воды руками машут,

Сверкая рыбьей чешуей хвоста.

Что ж это? Маскарад веселый иль мечта?

С высокой галереи Камерона

Звенит кифара Аполлона.

И музы стайкой юных жен

Сбегают вниз, поэт уж ими окружен.

Смеются музы, лишь одна

С поэта ясных глаз не сводит,

Доверчиво, как друга в отроке, находит,

Из детства, в баснословные года.

“То грезы и младенческие сны, -

Вздохнул поэт, - моей весны.

Прекрасный, чудный мир, когда царили боги,

Исчез. А ныне люди, их дела убоги”.

Но муза в речи важной привела пример:

“Разрушили ахейцы Трою

За красоту Елены, а Гомер

Воспел деяния героев,

И восторжествовала красота

По всей Элладе. Разве то мечта?”