— А вот сейчас узнаете. Я рассчитывал на привычку наших охотничьих и военных лошадей к роговой и трубной музыке. Расчет не обманул меня. Как только благородные животные услышали знакомые звуки, ко мне стали подбегать одна за другою беглянки, сначала лошадь Робертса, потом Ричарда, затем еще три-четыре. Словом, собрался целый взвод. Нужно было только отвести его, но куда — я не знал. Вдруг раздавшиеся ружейные выстрелы помогли мне разрешить мое недоумение. Я направляюсь направо, откуда слышались выстрелы, и кого же вижу — Фрэнсиса, Бена и Дика с лассо в руках. «Понимаю», — кричу я и замедляю свой бег. Мертвые петли взвиваются в воздухе, и мгновение спустя мои друзья садятся уже на лошадей. С той поры, как нас оказалось четверо верхом, остальное вышло само собой.

— Как же? — спросил Кроули, лаская свою лошадь.

— Да точно так же… Все прочие повторили наш маневр, а я все время трудился над рогом. Лошади и дались в обман.

— Дети мои, — заметил сэр Рид, — все-таки у нас теперь лишь 25 лошадей, а как поймать остальных?

— Не беспокойтесь, хозяин, — отвечал Фрэнсис, — остальные сами придут сегодняшнею же ночью; они не отстанут от товарищей.

Канадец говорил правду. Еще до восхода солнца на другой день все беглецы были уже в лагере. Таким образом, и эта опасность миновала нас. Вообще до сих пор мы побеждали все затруднения, грозившие расстроить наше предприятие. Казалось, что наше прибытие в страну Нга-Ко-Тко стало лишь вопросом времени. Каждый начинал надеяться, что путешествие кончится вполне успешно. Однако с приближением этого момента нами начала овладевать какая-то тоска, смешанная с нетерпением, словно наши сердца чуяли, что бедствия еще не кончились. Надежда на успех и в то же время боязнь новых злоключений настолько овладели нами, что мы совсем не замечали величественных картин природы, постоянно сменявшихся перед нашими взорами. После степей, каменистых пустынь, целых цветочных рощ, капризно перемешанных со странными деревьями, мы вдруг очутились в самый полуденный жар среди огромной равнины, голой, как ладонь, и выжженной горячим солнцем, подобно африканской Сахаре. Вид этой мрачной пустыни не вселял бодрости, и беззаботный смех, раздававшийся там и тут в нашем караване, сменился глубоким молчанием, унынию, казалось, поддались даже лошади. Всюду виднелся один горячий песок. В самые мощные подзорные трубы нельзя было разглядеть конца пустыни. Но предыдущие опасности так закалили даже самых робких участников экспедиции (притом же их и было очень немного), что пустынный путь не вызывал иного состояния, кроме скуки.

— Дети мои, — сказал сэр Рид, обратившись к слугам, — скоро кончатся все наши мучения. Вы храбро исполняли свои обязанности в качестве верных слуг. Еще несколько дней, и ваши труды будут вознаграждены. Не знаю, сколько еще опасностей подстерегает нас, но надеюсь, с вашей помощью, одолеть и их. Мужайтесь же, мои друзья! Вперед, за честь нашей страны! Ура, Австралия! Ура, Старая Англия!

— Гип! Гип! Ура! Англия! — хором закричали воодушевленные колонисты.

Скуки и уныния как не бывало. Приходит ночь, а мы продолжаем неутомимо двигаться по этой пылающей печи, где никакой ветерок не освежает палящего жара. Рыхлая почва не может выдержать тяжести фур, и колеса до половины погружаются в горячий песок. Лошади едва тащатся, выбиваясь из сил. Мельчайшая пыль проникает в глаза, уши и ноздри людей и животных; дыхание становится стесненным. Так проходит ночь. На рассвете горизонт вдруг загорается, и тропическое солнце снова появляется в ореоле жгучих лучей. Измученные, все покрытые с ног до головы потом и пылью, мы с облегчением останавливаемся, когда раздается крик «стоп». Давно пора. Наши головы горят от жары. Несколько глотков горячего чаю утоляют жгучую жажду. Отдохнув немного, мы снова пускаемся в путь, снова начинаются мучения. По-прежнему впереди только один желтый раскаленный песок. Кажется, что мы идем по горячим плитам. Наши мучения увеличиваются еще глазной болью. Несмотря на то, что у каждого была зеленая вуаль, половина людей почти ослепла, другая еле двигается от усталости. Пять упряжных лошадей наконец не выдерживают этой муки и падают, как пораженные молнией. Едва мы отъезжаем на несколько шагов от них, как слетается туча красных орлов и начинается кровавый пир. Тоска снова заполняет сердце каждого. Что, если и нам суждено найти могилу в желудке этих хищников? При этой мысли самые храбрые содрогнулись от ужаса, и каждый впивается горящими глазами в горизонт, жадно отыскивая хоть клочок зелени… Ничего! Один песок!

Это мучение продолжается трое суток. У нас пали две трети лошадей. Оставшиеся в живых еле дышат. Вода на исходе. Глазная болезнь с каждым часом выхватывает новые жертвы. Наши героические девушки, насколько возможно, облегчают страдания несчастным, накладывая им на глаза освежительные компрессы и увлажняя их засохшие губы. Кроткие слова утешения, соединенные с делом, вливают в их сердца близкую надежду на спасение. Бедные девушки сами счастливо избежали болезни и теперь стараются помочь другим.

Жара, отсутствие влаги и глазная болезнь приводят наш некогда блестящий караван в самый жалкий вид. Две фуры, запряженные каждая шестью лошадьми, составляют все наше достояние. Одна служит для провизии, оружия и припасов, другая — для больных. Все прочие оставлены в пустыне за недостатком упряжных лошадей. Так проходит десять дней. Никто не, жалуется, но всякий видит, что катастрофа неминуема, если положение дел не изменится.

Наступает одиннадцатая ночь в пустыне. Мучения увеличиваются, в ушах звенит, никто не может сделать шагу вперед, большая часть в безнадежном отчаянии ложится на землю. Больных охватывает апатия, вестник смерти. Придется ли всем увидеть рассвет?

Мои бедные собаки в агонии. Четыре уже мертвы, остальные жалобно воют, валяясь на земле. Темно, как в аду.

— Том, это ты?

Ответа нет. Я поднимаюсь. Неужели у меня начались галлюцинации? Однако мое ухо различает отдаленный звук бегущей лошади. Вот он смолк. Проходят долгие мучительные часы молчаливого ожидания. Вдруг шум возобновляется. Ясно, кто-то ездил на разведку. Вероятно, Том. Я не обманываюсь: старый туземец приближается ко мне и тихо говорит:

— Держи, друг, это на твои глаза!

И его холодная грубая рука кладет мне на глаза какой-то пластырь с довольно приятным ароматом. Я чувствую сначала сильное покалывание, произведенное прикосновением вяжущего вещества к моим воспаленным глазам.

— Том, — говорю я старику, — мне еще больнее!

— Успокойся. Это тебе поможет. Это лихорадочное дерево.

— Как, лихорадочное дерево?.. Эвкалипт?.. У тебя свежие листья его?

— Да, да!

— Но тогда, значит, пустыня пройдена, близок лес, мы спасены?!

— Да.

Мое восклицание будит часть уснувших. Меня засыпают вопросами, шумят, радуются. Между тем под влиянием лекарства, данного черным эскулапом, боль в моих глазах как рукой снимает.

— Джентльмены, — кричу я с радости, — Том спасает нас еще раз. Он нашел лес. Он имеет лекарство против нашей болезни. Еще минута терпения!

Радостные крики вторят моим возгласам. Надежда, покинувшая было наших путешественников, снова возвращается в их сердца.

Старый туземец между тем не остается бездеятельным. Я слышу, как он ходит направо и налево, отыскивает ощупью в темноте больных и раздает свое благодетельное лекарство.

Близкое соседство леса и надежда найти там прохладную воду воодушевляет самых слабых. Все спешат подняться и тронуться в путь. Черный доктор не возражает, но рекомендует держать на глазах целебный пластырь. Он встает в голове колонны и направляется к северу; за ним, длинною вереницей, вытягиваются прочие. Майор, сэр Рид, Эдуард, Ричард и Фрэнсис, менее пострадавшие от болезни, остаются сторожить две фуры, где лежат те, которые не могут идти. Молодые девушки, идущие тоже в лес, ободряют своим присутствием и утешительными словами тех, кого оставляют силы.

Я чувствую прохладное прикосновение к своей руке. Это запыхавшийся Мирадор. Доброе животное бегало вместе с Томом на поиски, освежилось и теперь прибежало помочь мне отыскать дорогу. Умная собака отлично исполняет обязанности вожака.