…Но какая разительная, уму непостижимая перемена произошла с Боголюбом, как только Москва утвердила его директором. Из тишайшего он мгновенно превратился в громовержца. Даже не верилось, что это тот же самый Аркадий Станиславович. Тон разговора с подчиненными стал покровительственным, напыщенным, он никого не слышал — только себя. Никаких шуток не признавал. Если когда и улыбался, то как-то криво и это скорее походило на презрительную гримасу. Боголюб получал наслаждение, принижая человека, подчеркивая его ничтожность. Если тот запинался, мялся — ни за что не приходил на помощь, а долго и безжалостно смотрел на его барахтанье. Боголюб не признавал никаких просьб сотрудников. Болезнь, рождение детей, несчастья в семьях его не трогали и не касались.

К великому удивлению Лилии Владимировны, у Аркаши — так за глаза стали называть его теперь все подчиненные — в лице появились «особые приметы»: выражение величественности, сознания собственной значимости, мрачноватый блеск неприязненно глядящих, оказывается, темных глаз. И нос стал резче очерчен, а подбородок властен.

Он перестал со всеми здороваться, и Лиля как-то, остановив Боголюба в коридоре, сказала:

— Аркадий Станиславович, а ведь я с вами поздоровалась.

Он с недоумением поглядел на нее, как на неодушевленный предмет, и, буркнув:

— Очень приятно, — проследовал дальше, прямо, как цапля, ставя ноги. У него даже походка изменилась.

«Робот! — сердито подумала тогда Лиля. — Страшно нужны мне твои здорованья».

Судя по тому, что Аркаша завел шашни с молодой мясистой переводчицей Викторией Благодатовой из отдела научно-технической информации, он вышел из-под пяты Клеопатры. Когда же, по его мнению, Благодатову стали недооценивать, директор решил «проучить» отдел и, вызвав Новожилову, объявил:

— Я хочу поставить на ученом совете вопрос о работе ОНТИ. Поручаю вам сделать доклад. Сборище бездельников! Я их хочу разогнать!

Лиля, уже зная, откуда дует ветер, спокойно возразила, тем более что была тесно связана с этим отделом:

— Вы ошибаетесь, Аркадий Станиславович. Они не ангелы, но работают неплохо.

Аркаша побагровел:

— Мне виднее!

— Хорошо, я детально разберусь и подготовлю материал, — сухо сказала Новожилова и решила зайти к своей подруге — библиотекарю ОНТИ, рыжеволосой насмешнице Галине Алексеевне Берестовой.

Об Аркаше Берестова говорила: «У него нет друзей, только свидетели».

Дружба у Лили с Галиной Алексеевной началась с того исповедального часа, когда Берестова рассказала о своем женихе Сереже.

— В двадцать лет ушел на фронт и погиб под Минском. И вот с тех пор я каждое 9 мая приношу его матери — учительнице Валентине Федоровне — цветы. В комнате у нее рядом с фотографией Сережи висит и моя, довоенная: в берете, комсомольский значок на белой блузке… Как-то Валентина Федоровна попросила: «Пришла бы ты, Галочка, когда-нибудь со своим мужем». И что же вы думаете, мой Афанасий пошел. Я его после этого еще больше зауважала.

Лиля видела Афанасия — огромный мужчина с руками металлиста, в ссадинах от въевшейся железной пыли.

Узнав о задании Аркаши, Галина Алексеевна иронически хмыкнула:

— Люди у нас в отделе добросовестны, но вот Благодатова — отъявленная лентяйка, Хотя волевой дир одаряет ее, что общеизвестно, незаурядным вниманием.

Через несколько дней Новожилова подготовила объективный доклад. Прочитав его, директор поднял на нее мрачные глаза:

— Вам надоело быть в институте? Все переделать!

— Ничего переделывать не стану, — твердо сказала Новожилова.

…На совете Аркаша категорически потребовал принять решение о плохой работе ОНТИ. Юлил, уверяя в своей принципиальности, Григорий Николаевич, настаивал поддержать директора. А вот инженер Полина Ивановна Маласюк дала Благодатовой нелицеприятную характеристику. Как, впрочем, и пожилой кандидат наук Андрей Борисович Глазунов. Подергав бороденку, он весьма интеллигентно сказал:

— Нет, работа этого отдела вполне удовлетворительна. Поверьте мне. Есть, конечно, недостатки. Не всегда своевременно поступает новейшая литература, нерегулярно посещают сотрудники курсы английского языка… Эти прорехи надо устранить. — Глазунов сделал паузу. — Но хорошо работает библиотека, информаторы, почти все переводчицы, кроме разве Благодатовой, здесь я вполне солидаризируюсь с коллегой Полиной Ивановной.

В общем, большинство было за то, чтобы в решении записать именно так, как предложил Глазунов. Что Новожилова и сделала, и зачитала.

У Боголюба глаза налились кровью, он заподозрил бунт:

— Все могут идти. Новожиловой остаться.

Он даже не дождался, когда все выйдут:

— Вы повели их против меня! Подрываете авторитет, лезете куда не надо! Пишите заявление об уходе.

— С удовольствием.

Боголюб спохватился. В конце концов эта Новожилова числится в номенклатуре министерства, она авторитетна в институте, пойдут письма заступников в Москву. Достаточно ее проучить, а затем перетянуть на свою сторону подачками и премиями.

— Ну ладно, — насколько мог миролюбиво сказал он, устало откинувшись в кресле, — заявление вы можете и не писать. Но сделайте вывод. Нам незачем ссориться. Это вредно для общего дела..

Зачем он сейчас вызвал ее? Лиля вошла в кабинет с независимым видом. Не здороваясь, Боголюб сказал:

— Напишите приказ на новый состав комиссии по приему экзаменов в аспирантуру.

— Хорошо, — ответила она и вышла, зло подумав: «Мог бы и по телефону сказать, не девочка на побегушках».

Через час Новожилова принесла приказ. Аркаша, пробежав его глазами, вычеркнул фамилию Глазунова.

— Это почему же? — спросила Новожилова, конечно, понимая, в чем дело.

— Так надо, — веско сказал Боголюб.

— Нет, так не надо, Аркадий Станиславович. Нельзя плевать людям в лицо, не позволят вам это.

Он молча проглотил пилюлю. А когда Лиля вывесила список, оставив фамилию Глазунова, Боголюб через своего секретаря передал Новожиловой приказ, где ей объявлялся строгий выговор «за отказ выполнить распоряжение директора в рамках служебных обязанностей».

Второй пункт этого приказа гласил: «Предупредить т. Новожилову Л. В., что в случае повторного нарушения производственной дисциплины будет поставлен вопрос о её служебном соответствии».

Вечером возвращаясь домой, Лиля составляла письмо в министерство — первую в своей жизни, жалобу — с требованием отменить этот приказ. Бог мой, если вывести коэффициент уничтоженных, скажем сегодня, нервных клеток, вероятно, возникла бы безотрадная картина. И все же не будет долго тиранствовать Боголюб. Как это сказано у Омара Хайяма:

Но она не разрешит небрежному ветру по своей прихоти шевелить страницами. «Недавний съезд партии осудил культ личности, — думает Лиля, — но ведь этим осуждены и „культики“, вот такие, как преподобный Боголюб. Любители чванливого единоначалия, признающие только свое мнение, свою прихоть, свой приказ…»

…По дороге надо было заглянуть в магазин игрушек. Два дня назад у входа в институт Новожилову остановила пухленькая, быстроглазая девушка с игривыми ямочками на упитанных щеках.

— Я продавщица, — сказала она. — Мы получили игрушки из ГДР, а сопроводительное письмо прочитать не можем. Кого мне попросить?

— А ну-ка, покажите…

Лилля Владимировна быстро перевела письмо. Уже прощаясь, девушка спросила:

— Может, вам игрушки нужны?

Лилия Владимировна подумала о Шмельке:

— Да, хорошо бы…

— Зайдите ко мне после работы, меня зовут Тоня.

Новожилова, войдя в магазин, спросила Тоню. Ее повели длинным коридором в подвал, в подсобку. Тоня, в синей форме, очень идущей ей, приветливо улыбнулась и сказала: