— Я хочу кое-что сказать вам, ребята, — твердо произнес Байрон. — Я должен извиниться.

У меня глаза на лоб полезли.

— В то время, когда мы… встретились, мне казалось, что я поступаю правильно. Мне казалось, что это единственно верная модель поведения — вести себя так, как я вел. Однако потом я увидел, как живут дети в Свободной Стране, увидел Больницу, в которую вас, ребята, заточили, Кривую собаку… и понял, что, быть может, мог как-то иначе поступить в той истории с моей сестрой… ну… в общем, я сейчас все воспринимаю иначе. Вот что я хотел вам сказать.

Мы с Уитом удивленно переглянулись.

— Ладно. Мы возьмем его с собой.

А потом случилось еще кое-что странное: из ненавистных глаз хорька полились слезы — настоящие слезы.

«Неужели люди действительно меняются?» — спрашивала себя я.

Может, и бывает такое.

Уисти

Мне было страшновато находиться вдвоем с Уитом в угнанном фургоне. Но таковы условия: только мы с ним и еще наш небольшой зоомагазин — Феффер и Байрон, Самый Надоедливый на Свете Остромордый Хорек, Бывший Предатель.

В чистой одежде, с аккуратными прическами — а какие у меня были прекрасные темно-рыжие волосы! — мы определенно выглядели как дети Нового Порядка, так ведь безопаснее. Мы учились полагаться на свою магию и верить в свои силы. А это тяжелее, чем может показаться.

Уит рассказал мне о встрече с Тем, Кто Избран, о том, как услышал от него пророчества, касающиеся нас, в число которых не входило то, которое мы видели на стене в «Гарфанкеле». А еще бедняга Уит сильно тосковал по Селии, надеясь увидеть ее хотя бы во сне. Что до меня, то я просто наслаждалась поездкой: из динамиков фургона на полной громкости звучал первый альбом группы «Стоунсмэк».

— Вот. Мне нужна твоя помощь, — сказал Байрон, неся мне широкую бандану. — Если ты привяжешь это к вешалке для одежды, у меня получится симпатичный маленький гамак.

Я взяла бандану и развернулась на своем сиденье. Он уже каким-то образом прикрепил один конец к ручке двери. Делать нечего, я перекинула второй конец через маленький крючок для одежды рядом с собой, а потом завязала узел.

— Вот именно об этом я и говорил! — Байрон подпрыгнул и свернулся калачиком в своем маленьком гамаке, так что наружу торчала только острая мордочка.

Я вздохнула.

— Эй, — подал голос Уит. — Знакомая картина, да? Взгляни-ка.

Я выглянула в окно. Мы проезжали мимо засеянных полей, по большей части кукурузных, с табличками: «Чистая кукуруза для чистых людей: мы гарантируем, что этот продукт не опрыскан, генетически не модифицирован, не несет на себе заклятий чародеев; его поставляет вам Совет по сельскому хозяйству Нового Порядка».

Дурацкое объявление: вероятно, его писал Тот, Кто Составляет Дебильные Таблички.

Однако я увидела и то, что имел в виду Уит. Нечто в рельефе местности, в очертаниях горизонта было знакомо и мне тоже. Я напряглась. Сходство приводит к… паранойе?

— Что это? — спросил Уит, останавливая фургон у обочины трассы и указывая на некий силуэт в отдалении, торчащий над бесконечным, правильным и упорядоченным полем.

— Дерево? — подсказала я.

Под ложечкой у меня заныло от ужаса. Зачем Новому Порядку оставлять одно-единственное дерево?

Мы выбрались из фургона и молча двинулись к этому дереву, Феффер следовала за нами. Мы прошли через несколько полей и пересекли несколько дорог: под слоем пыли проглядывалась желтая разметка, видно было, что это заброшенные улицы.

На то, чтобы добраться до дерева, нам понадобилось около получаса, и все это время ощущения под ложечкой только усиливались.

Однако тошнота подступила, лишь когда я увидела на дереве скворечник. Наш скворечник. Тот скворечник, что папа построил для нас с Уитом и для нашей мамы. Он висел там же, где и всегда, на высоте шести метров от земли на толстом дубе, на нашем заднем дворе.

Сколько раз в прошлом я задирала голову и смотрела на этот раскидистый дуб? Папа говорил, что он рос там сто лет или больше. Мы с Уитом лазили на него, когда были маленькими. При помощи его желудей Уит отрабатывал навыки игры в бейсбол, и иногда они со звоном отлетали на соседскую крышу. А еще он однажды упал с этого дерева, сломал ногу — словно она состояла из хрупкой арахисовой скорлупы.

А теперь это дерево одиноко возвышалось на окраине поля, недавно засеянного под эгидой Нового Порядка.

Все вокруг, все дома, в том числе наш, исчезло.

Уисти

— Где наш дом? Где мама с папой? — прошептала я, глядя на то, как на ветру колышется кукуруза там, где мы прежде жили, где мы выросли, где мы были так невероятно счастливы — не считая разве что дней моего школьного заточения.

Я помнила, что мама говорила, когда мы возвращались после каникул. Каждое слово.

Если честно, я никогда по-настоящему не понимала это стихотворение, а последняя строчка и вовсе казалась мне бессмысленной. Нужно говорить о любви? Про любовь? Или кого-то зовут «Любовь» и мама просит ее говорить?

Я снова пробормотала про себя это четверостишие. Оно казалось мне столь же загадочным, сколь и все остальное, случившееся с тех пор, как моя нормальная жизнь превратилась в кошмар.

— Говори «любовь» и входи, — задумчиво промолвил Уит.

— Говори «любовь»… — повторила я, и сердце мое болезненно заныло. А потом… — Погоди-ка. Говори «любовь»!

Я сделала шаг вперед — туда, где прежде было наше крыльцо.

— Любовь, — произнесла я громко. — Любовь.

А потом я ахнула, потому что перед нами начала материализоваться из воздуха призрачная тень. Это был наш дом — сотканный из тумана, прозрачный, но вполне реальный. Память о нашем доме, самая суть его — все было здесь, вплоть до плюща, карабкающегося по южной стене, и старого, сдувшегося футбольного мяча Уита.

А потом дверь открылась — и сердце тяжело подпрыгнуло у меня в груди.

— Пожалуйста, только не Тот, Кто Избран, — взмолилась я.

Уисти

— Мама, — прошептала я, когда ее силуэт стал спускаться по ступенькам. — Папа…

Они подошли к нам, и, конечно, нам захотелось их обнять. Но мы не могли: все было в точности как тогда, когда Уит пытался обнять Селию.

Меня посетило ужасное озарение.

— Вы — Сумеречные Создания? — спросила я, и голос мой исказился: я готова была зареветь. — Вы умерли?

— Мы не умерли, Уисти, — ответила мама. — Мы просто находимся в другом месте. Ты скоро увидишь нас настоящих. Я надеюсь.

— Мама, — повторила я.

Когда услышала эти ее слова, меня охватило такое ликование, что я чуть снова не упала в обморок. Могут ли быть эмоции сильнее? Я протянула к ней руки и снова попыталась ее обнять.

— Почему тогда я не могу до тебя дотронуться?

— Мои дорогие, — промолвила мама, настоящая мама. — Мы живы, поверьте мне. Но мы сейчас не здесь. Сегодня нас привело к вам колдовство… Чье-то колдовство.

Тут к разговору присоединился папа:

— Важно, чтобы вы знали: мы гордимся вами. Тем, как вы держались в тюрьме. Тем, как вы спасали детей. Как вы вели себя с этим злым, недостойным судьей. И с Тем, Кто Думает, Что Он — Тот, Кто. Вы справились просто потрясающе.

— Вы двое — настоящее и будущее, — сказала мама с улыбкой. — И теперь мы знаем, что вы все это можете. Это была только разминка.

— Разминка… перед чем? — растерянно спросила я. — Я всего лишь хочу вернуться домой.