Ст. 57 «О христьянском отказе» вводила единовременный для всего государства срок, в течение которого крестьянам разрешалось покидать своего господина. Срок этот (за неделю до Юрьева дня осеннего, т. е. 26 ноября, и неделю после этого дня) был связан с окончанием сельскохозяйственных работ. Не в интересах феодала было отпускать крестьян раньше. В случае ухода от хозяина крестьянин должен был уплатить ему «пожилое», т. е. плату за пользование господским двором (за четыре года жизни у хозяина платилась полная стоимость двора, за три — три четверти стоимости, за два года — «полдвора», за год — «четверть двора»). В Новгородской земле «пожилое» в среднем приближалось к сумме годовых повинностей феодалу («в лесех») или к двойному годовому доходу господина («в полех»).[386]

Ст. 57 была подготовлена практикой взаимоотношений крестьян с феодалами во второй половине XV в. До нас дошло восемь грамот 50-70-х годов XV в. Троицкого, Кириллова и Ферапонтова монастырей, содержащих упоминания о сроках крестьянского отказа (Юрьевом дне). В Псковской земле, по ст. 42 ПСГ, сроком было 14 ноября, т. е. Филиппово заговенье (Псков находился севернее, и сельскохозяйственные работы там заканчивались ранее, поэтому и срок выхода был несколько более ранним). Вводя единовременный срок крестьянского выхода и устанавливая твердые размеры «пожилого», правительство сделало шаг по пути утверждения крепостного права.[387]

Тем не менее статья о Юрьевом дне трактуется в литературе иногда несколько прямолинейно. Исследователи часто отвлекаются от конкретно-исторической обстановки. В самом деле, как тогда могли «водворить» крестьянина-беглеца господину, когда общегосударственный аппарат не был еще сформирован? Практически это было невозможно. Поэтому в статье нет санкции (наказания) за уход крестьянина в неурочное время. Возникает и другой вопрос — а куда бежал крестьянин? В условиях слабого освоения внутренних земель далекие земли были для крестьян недоступны. Работы Н. Н. Масленниковой[388] и других исследователей показали, что даже позднее крестьяне уходили в соседние деревни и волости, т. е., как правило, место их переселения было известно. Это, конечно, сдерживало нарушение ими закона. Следует иметь в виду и прочность традиционного мировоззрения, коренящегося в религиозно-патриархальных представлениях русского крестьянина. Этот традиционализм и мешал ему покидать насиженные места (без крайней необходимости), и был одним из важных устоев, на которых держалась его законопослушность.

В Судебнике были подведены итоги развития холопьего права. Холопству посвящено несколько статей. Основная из них — 66-я — говорит об источниках холопьих отношений: «О полной грамоте. По полной грамоте холоп. По тиуньству и по ключю по сельскому холоп з докладом и без докладу, и с женою и с детми, которые у одного государя; а по городцкому ключю не холоп; по робе холоп, по холопе роба, приданой холоп, по духовной холоп». Ст. 66 развивает нормы ст. 110 Пространной Правды: «Холопство обелное трое: аже кто хотя купить до полугривны… поиметь робу без ряду… тивуньство без ряду или привяжеть ключь собе без ряду…» Покупка холопов (оформленная полной грамотой), женитьба на рабе и тиунство остаются источниками холопства и в Судебнике. По ст. 110 Пространной Правды, холопом становился человек, который «поиметь робу без ряду». О переходе в холопство женщины, вышедшей замуж за холопа, закон специально не говорил, — это было само собой разумеющимся фактом. Ст. 66 Судебника 1497 г. подтвердила принцип «по робе холоп, по холопе роба». Он хорошо известен по актам XIV–XV вв.[389] Вместе с тем основным источником теперь считается покупка холопа: именно поэтому вся статья и озаглавлена «О полной грамоте». Плен все более переставал являться средством пополнения состава невольной челяди. По мере развития товарно-денежных отношений и обнищания крестьянства продажа в холопы (и их перепродажа) становилась все более важным источником установления холопьих отношений. Если основной целью ст. 110 Пространной Правды являлось ограничение некоторых видов холопства, то в ст. 66 Судебника 1497 г. перечисляются все основные его виды (не упоминается плен: очевидно, он не всегда приводил к холопству). Поэтому здесь мы находим и «приданих» холопов, и холопов по духовной. Если Пространная Правда знает «ряд» (устный и, возможно, оформленный «рядной» грамотой) как средство ограничения холопства, то «грамоты» (полная и др.), по Судебнику 1497 г., фиксируют несвободное состояние холопа. Подтверждение Судебником норм Русской Правды, касающихся полного (обельного) холопства, Л. В. Черепнин объяснял тем, что статьи княжеских духовных грамот об отпуске на волю «людей» по смерти князей вызывали различную реакцию со стороны феодалов и крестьянства: для первых это была перерегистрация их людей, «для холопов — одно из средств борьбы с крепостническим строем». Распоряжения княжеских духовных можно рассматривать не только как перерегистрацию холопов: они просто не содержали сведений об отпуске основной части «людей». К тому же они касались только судеб великокняжеских и удельнокняжеских холопов. Все это не позволяет принять раскрытие содержания ст. 66, предложенное Черепниным. И вместе с тем Л. В. Черепнин глубоко прав в том, что «Судебник 1497 г… констатирует не изживание «полного» холопства, а стремится использовать сложившиеся юридические нормы данного вида зависимости в интересах господствующего класса феодалов».[390]

Формулу «а по духовной холоп» Л. В. Черепнин истолковывал в том смысле, что «сама по себе духовная грамота землевладельца не может стать для холопа документом, на основе которого он вправе требовать освобождения (ведь в завещаниях часто говорилось об отпуске на свободу холопов в общей форме, а не поименно). Чтобы «полный» холоп получил по суду освобождение, он должен был представить отпускную своего господина».[391] Черепнин прав, считая, что, только оформив «свободу» отпускной, холоп становился вольным человеком. Но духовная давала для этого надежный материал, на который холоп мог ссылаться: в завещаниях назывались поименно или освобожденные лица, или те, кто передавался наследникам при отпуске остальных на волю. Формула Судебника утверждала завещательную волю феодала, а не отменяла ее. Практика отпуска на свободу по завещанию части дворцовой челяди порождала у холопов иллюзию получения воли после смерти господина, несмотря на передачу их по духовной наследникам. Теперь же законодательство, строго стоя на страже интересов феодалов, разбивало эту иллюзию. И вместе с тем четкое определение казусов, влекущих за собой похолопление (по полной и духовной и другим грамотам), свидетельствовало о стремлении правительства ввести в какое-то законодательное русло нормы холопьего права, его обособить, а это уже было шагом к его ограничению.

Конечно, ст. 66 определяла не все виды полного холопства. Так, известно, что «головою» выдавался истцу тать, у которого не было имущества, чтобы возместить «истцово». В соответствии с нормами Русской Правды следовало «выдавати головою на продажу» купца, который пропил или иным каким-либо способом («безумием») сгубил чужой товар (ст. 55 Пространной Правды).

В Судебнике есть и явные следы ограничений источников холопства. Так, дети холопа, не живущие у феодала, могли и не становиться холопами. Но если так, то наследственное холопство фактически имело тенденцию к замене его личным: только добровольно живущие с отцом дети оставались в неволе. По ст. 55 Судебника, на свободу отпускался холоп, выбежавший из плена. С. В. Юшков справедливо полагал, что это новое постановление, не основанное ни на практике, ни на каком-либо раннем законе.[392]) Напряженные войны конца XV в., а особенно татарские набеги, во время которых «полонили» мирных жителей Руси (как крестьян, так и холопов) и холопов-воинов, заставили правительство принять меры, чтобы холопы, попавшие в «полон», имели реальный стимул к возвращению на родную землю.