Ст. 21–24 Судебника, как тонко подметил Л. В. Черепнин, имеют текстуальное сходство со ст. 3, 15–17. Вместе с тем, полагал он, ст. 21–24 не являлись органичной частью раздела о боярском суде. Заголовок «О великом князе» (перед ст. 21) нарушает, по его мнению, «общую архитектонику окружающего текста, распадающегося на ряд статей, посвященных различным разновидностям документов».[367] Переоценивать степень четкости структуры Судебника и особенно значение его заголовков вряд ли следует. Так, среди распоряжений о грамотах помещена ст. 19 «О неправом суде». Ее заголовок не соответствует заголовкам ст. 15–18, хотя сюжет ст. 19 с ними сходен. Скорее всего ст. 21–24 возникли под пером составителя Судебника по образцу норм, известных уставным грамотам и практике великокняжеского суда, т. е. как и другие аналогичные постановления. К сожалению, сравнительного материала очень мало (всего две уставные наместничьи грамоты XIV–XV вв.), а реальный фонд правых грамот характеризует тяжбы по земельным делам. Все это не позволяет с достаточной полнотой проследить влияние реальной административной и судебной практики на нормы Судебника 1497 г.

По Черепнину, «сборник» законов о поземельном праве (ст. 46–63, 66) составлен был около 1491 г., когда к Москве был присоединен Звенигород. Ст. 63 устанавливает трехлетнюю давность иска, а по великокняжеским земельным искам известна шестилетняя. В правой звенигородской грамоте около 1462–1469 гг. дело решается в пользу Сторожевского монастыря, так как истец не возбуждал процесса более пяти лет («шостой год как… не искал»). Отсюда Черепнин заключил, что шестилетняя давность иска была заимствована из звенигородской практики.[368] Но в Звенигороде бытовала не шестилетняя, а пятилетняя давность иска. Эта практика была известна и Пскову (ст. 9 ПСГ).35) Поэтому нет оснований считать ст. 63 Судебника порожденной лишь звенигородской практикой. Трехлетняя давность упоминается в ст. 20 «Правосудия митрополичья», а шестилетняя, очевидно, является нововведением Судебника. Отсюда отпадает и датировка «сборника», предложенная Черепниным. Источниками последнего раздела Судебника были нормы Русской Правды, Псковской Судной Грамоты, текущего княжеского законодательства (уставные грамоты) и судопроизводства. Это наглядно видно из следующей таблицы:

ссылка 36[369]

ссылка 37[370]

Таким образом, воздействие на текст Судебника 1497 г. норм права, бытовавших в конце XV в. и частично занесенных в известные памятники (ПСГ, ПП, ДУГ, БУГ), несомненно. Следы тех же памятников есть и в других частях кодекса, которые, по Черепнину, принадлежат составителю Судебника в целом (ср. ст. 9 Судебника и ст. 7 ПСГ). Это также выдает единый почерк разновременных, как кажется Черепнину, составных частей кодекса.

Словом, нет достаточных оснований для гипотезы об особом «сборнике» законов по земельным делам (как и других предполагаемых «указов»). К тому же в условиях незавершенного процесса объединения земель законодательная практика XIV–XV вв. не знала общегосударственных законов, за исключением весьма специфической Записи о душегубстве. Законодательная инициатива правительства проявлялась в актовом творчестве, в распоряжениях, адресованных представителям местных властей (уставные и указные грамоты), в льготных пожалованиях вотчинникам (иммунитетные грамоты) и в договорных соглашениях с удельными, служилыми князьями и землями (докончания). Завещания (духовные) великих и удельных князей касались преимущественно порядка наследования землями и имуществом. Оценка факта отсутствия общегосударственных «уставов» до издания Судебника 1497 г. помогает понять, насколько большую работу пришлось провести русским кодификаторам конца XV в.

Основной проблемой, которой посвящен Судебник 1497 г., была организация судопроизводства на всей территории государства (исключая уделы) и регламентация судебных пошлин представителем, осуществлявшим суд в центре и на местах. Судебнику известны три типа суда: суд великого князя и его детей (ст. 21), суд бояр и окольничих (ст. 1 и др.) и суд наместников и волостелей (ст. 20 и др.). Решения первого из них, как суда высшей инстанции, носили окончательный характер. Сложнее обстояло дело с боярским и наместничьим судом. Ст. 1 Судебника говорит, что на суде бояр и окольничих («судити суд бояром и околничим») присутствуют дьяки. Ее пафос состоит в запрещении взяток («посулов») за судопроизводство и «печалование» и провозглашении нелицеприятного суда («судом не мстити, не дружити никому»). Впрочем, о нелицеприятном суде речь шла в законодательстве и ранее (ст. 3 ПСГ). «Посулы» же в XIV–XV вв. допускались (как плата за отправление суда). Их знают и ст. 6 ДУГ, и Запись о душегубстве. Только в ПСГ (ст. 4, 9а) появляются первые запреты «тайных посулов», а Новгородская Судная Грамота (НСГ) (ст. 26) налагала запрет на взимание «посулов» «докладщиком». Постановление Судебника об отмене «посулов» и введении нормированных судебных пошлин — крупный шаг в создании судебного аппарата единого государства.

Ст. 1 Судебника говорит о суде бояр как о суде первой и высшей инстанции, если судьями первой инстанции были наместники и другие лица местного аппарата. По мнению С. И. Штамм, в ст. 1 имеется в виду Боярская дума как судебная инстанция.[371]) Это соображение не вполне точно. «Бояре», присутствовавшие на судебном разбирательстве, могли и не быть членами Боярской думы. К тому же Судебник говорит не о суде Думы, как таковой, а о боярах и окольничих как судьях. На процессе, как правило, был один судья, иногда — два.[372] О судебной деятельности Думы (или, точнее, большинства ее членов) сохранилось всего одно свидетельство: «Приговор боярский, что приговорили… бояре» в 1520 г. о ржи, украденной дьяконом Спиридоном Павловым.[373] В данном случае бояре как высшая судебная инстанция разбирали материалы процесса, судьями на котором выступали наместники и тиуны.

Институт «печалования» (ходатайства перед великим князем о каком-либо лице) постепенно терял значение. В Судебнике 1550 г. он даже не упоминался, оставаясь прерогативой высших церковных властей. Установление обязательности присутствия на боярском суде дьяков опиралось на давнюю традицию и санкционировало возросшую роль великокняжеской канцелярии в судопроизводстве.

Ст. 2 Судебника 1497 г. утверждала, что боярин-судья должен был решать все дела, по которым к нему обращались «жалобники» («жалобников от себе не отсылати, а давати всемь жалобником управа в всемь»), за исключением тех случаев, когда решение мог вынести только великий князь или когда к боярину обращались лица, подведомственные другому администратору («а которого жалобника, а непригоже управити, и то сказати великому князю, или к тому его послати, которому которые люди приказаны ведати»). Важнейшей проблемой, обсуждавшейся в литературе в связи с этой статьей, было сложение приказного аппарата.

Так, И. И. Смирнов писал: «… принцип суда по приказам намечается уже и в Судебнике 1497 г. Но здесь он еще подчинен старой форме суда и выступает лишь в виде своего рода дополнения к старому боярскому суду». С. И. Штамм считает, что «уже во времена Судебника 1497 г.» отдельные отрасли управления были «приказаны отдельным людям». На наш взгляд, прав Л. В. Черепнин, согласно которому «в статьях 1–2 нет данных, указывающих на оформление приказной системы».[374]