Итак, самостоятельностью ей предлагается немного поступиться. Это раздражало. Но женское сердце Рослин не могло не почувствовать удовлетворения от слов мужа, тем более что упомянул он о детях. Об их будущих детях! Сердце подсказывало, что речь идет о благополучном разрешении той самой мучающей ее проблемы.

— Если наша дискуссия требует продолжения, то не лучше ли нам перенести ее с улицы в дом, — предложила она.

Энтони усмехнулся ее почти официальному тону. У него были свои виды на продолжение разговора, связанные с тем неописуемо приятным чувством, которое он испытал, когда она так доверчиво, прижималась к нему по дороге сюда. Что бы она ни говорила, а это было предложение мира, и ему следовало ответить тем же. То, что зародилось в них обоих во время недавней счастливой скачки, необходимо было закрепить и по возможности скорее.

— По-моему, данная тема исчерпана, — произнес он, беря жену под руку и направляясь к двери дома. — Но есть кое-что другое, что требует от нас срочного и полного внимания.

Сердце Рослин екнуло от сладостного предчувствия, но она тут же одернула себя, боясь ошибиться. Она постаралась не обольщаться и тогда, когда он нежно взял ее за руку и повел в свою комнату. Даже, когда дверь за ними закрылась, она продолжала изо всех сил сдерживать себя.

Энтони пересек комнату, сняв на ходу сюртук и бросив его в тот самый шезлонг, на котором началась для нее вчерашняя ночь. Рослин нахмурилась. Этот предмет мебели вызывал отнюдь не положительные эмоции. Что и говорить, муж преподал ей на нем, как и обещал, запоминающийся урок. В груди шевельнулась обида, но одновременно проснулись и воспоминания о минутах блаженства, которые тоже были у нее именно в этой комнате.

— Иди сюда, дорогая, — позвал Энтони, направляясь к кровати и расстегивая пуговицы своей белой батистовой рубашки.

Сердце опять сжалось в сладостном томлении. И вновь холодок страха пробежал внутри. Женское чутье подсказывало, что муж, вне всякого сомнения, стремится к ней сейчас, хочет ее. И все-таки… Еще одного сеанса обязательной полуживотной любви она попросту не вынесет.

— Ты чувствуешь, что можешь… что можешь притворяться, будто испытываешь страстное влечение ко мне. Правильно я поняла?

— Притворяться? — Брови Энтони удивленно поползли вверх. — О, я понимаю. Ты до сих пор не веришь в то, что желание могло возникнуть во мне и само по себе, помимо моей воли, сладенькая моя? Но ты можешь хотя бы подойти и помочь мне разуться?

Она повиновалась только потому, что он так и не ответил на ее вопрос, а предпринимать что-либо, пока не будет уверенности в его подлинных чувствах, было бы неправильно. В конце концов после того, что она сделала, Рослин готова была простить ему даже некоторую жестокость в обращении с ней. Пусть это будет наказанием, если нужно. Да, она многое могла бы снести сейчас, но только не отсутствие настоящей страсти в Энтони.

— Ты нервничаешь, дорогая, — кивнув головой, произнес он, заметив, что Рослин не повернулась к нему и после того, как сняла второй ботинок. — Не надо, дорогая. Тебе следует воспользоваться мной, раз уж такая возможность появилась сама собой.

Он тут же пожалел о том, что сказал, увидя, как Рослин вздрогнула и напряженно замерла. Он сам неосторожно вернул ее к ощущениям прошлой ночи, которые она вряд ли забудет. Возможность повторения вчерашнего и его самого приводила в ужас. Оправдываться было поздно. Энтони подвинулся вперед так, что жена оказалась между его ног, и нежно прижался щекой к ее жакету. Руки заскользили по ее бедрам, бокам и остановились на груди. Реакция была мгновенной. Рослин, задрожав, изогнулась всем телом, запрокинув назад голову. Сам воспламененный ее страстью, Энтони резко притянул жену к себе, заваливаясь на кровать, затем, не выпуская ее из объятий, перевернулся. Теперь он лежал на Рослин, раздвинув ее ноги своими.

— Притворяюсь, любовь моя? Боюсь, на подобный подвиг не способны ни ты, ни я.

Последовавший за этим страстный поцелуй обжег ее губы. От жара его испарились и нервозность, и последние сомнения. Это было великолепно. Это было то, о чем не забывало, и о чем просило ее тело: огонь, поглощающий все мысли и соединяющий их в единое целое. Проклятие прошлой ночи спало. Он целовал ее так, будто мог умереть, оторвавшись от ее губ. Он был весь в ней целиком, ничего не тая и не скрывая. И под страстными его прикосновениями душа Рослин оживала и расцветала.

— Через два дня я уезжаю, Тонни, — первым делом сообщил Джеймс, входя в столовую.

— Хочешь, чтобы я помог упаковывать вещи?

— Не утомляй меня, малыш. Я же знаю, тебе было приятно, что я остановился у тебя.

Энтони хмыкнул:

— И когда же ты окончательно решил лишить меня своего присутствия?

— Когда увидел, сколь в безнадежном направлении развивается ситуация в твоем доме. Попросту надоело наблюдать за всем этим.

Энтони бросил вилку и задумчиво уставился на брата, который после своего заявления повернулся к нему спиной и спокойно направился к буфету, чтобы наполнить свою тарелку. Слова Джеймса почему-то задевали. До сих пор Энтони не сомневался, что добился существенного прогресса в отношениях с Рослин. Сейчас ему стоило только коснуться ее, и она оказывалась вся в его власти. Разве такое развитие ситуации можно назвать безнадежным? Очень скоро она поймет, что он нужен ей так же, как она ему, поймет глупость своего поведения и выбросит из головы все дурацкие правила, которые придумала. Но пока она не подойдет к этому сама, он будет, черт побери, жить по ним, соблюдать их договоренности до самой последней буквы.

— Может, ты объяснишь, что имел в виду, — обратился он к Джеймсу, который уже успел усесться напротив.

Тот изобразил дурацкую гримасу и начал оглядываться по сторонам, явно желая уйти от ответа.

— Мне нравится, как теперь стало в этой комнате. Во сколько обошлась перестановка?

— Прекрати, Джеймс!

Брат пожал плечами:

— Все очень просто, милый мальчик. Только эту комнату она разделяет с тобой постоянно. Я не столь рассеян, чтобы не заметить: выходя за эту дверь, вы становитесь будто чужими, дьявол вас раздери. Где же твоя хваленая хитрость, позволявшая в считанные дни заставить любую дикарку есть с твоих ладоней? Или у твоей женушки особая невосприимчивость к подобным штучкам?

— Это не твое дело, как ты догадываешься.

— Я знаю.

— У нее нет особой невосприимчивости, но она и не такая, как другие женщины, — попытался все-таки объяснить Энтони. — У нее чертовски необычные представления… Нет, не то… Дело в том, что я хочу, чтобы она сама пришла ко мне. Сама, совершенно добровольно, понимаешь, без этих маленьких воздействующих на чувства женщины хитростей, которые, по сути, не оставляют ей выбора.

— Ты имеешь в виду, что… что она пытается отказать тебе? Неужели? — Джеймс ухмыльнулся, видя, как нахмурился брат. — Не хочешь ли ты сказать, что напряженность между вами так и сохранилась после того маленького недоразумения с Марджи?

— Ты до сих пор помнишь, как ее зовут?

Насмешка, звучавшая в вопросе, была очевидна, но старший брат решил ее проигнорировать.

— Говоря откровенно, я захаживал к ней в таверну довольно часто. — О том, что ходил он туда с тайной надеждой встретить снова ту маленькую злючку в мужских штанах, Джеймс решил умолчать. — Но ты-то… Неужели тебе не пришло в голову просто как-нибудь все объяснить жене?

— Я пытался. Но второй раз не собираюсь.

Джеймс вздохнул, удивляясь упрямству брата и не задумываясь, что его собственное всю жизнь доставляло массу неприятностей не только врагам, но и друзьям.

— Излишняя гордость — одна из отличительных черт дураков, малыш. Ты уже почти месяц женат. Надо было мне уже давно все рассказать твоей леди.

— Только через мой труп, — огрызнулся Энтони.

— Неужто мы обиделись? — улыбнулся Джеймс. — Зря. В конце концов все это не имеет значения. Ты выиграл ее. Мне просто жаль, что ты так поступаешь со столь хорошим выигрышем. Немного романтичности, думаю, вам бы не помешало. Она же буквально растаяла, когда увидела тебя при лунном свете, не правда ли?