С приближением зимы становилось все трудней добывать пищу. Травоядные безуспешно искали ее на поверхности почвы, выкапывали из земли корни растений, срывали побеги и сдирали кору с деревьев; животные, питающиеся плодами, часами рыскали под ветвями в поисках гниющего плода; плотоядные неустанно подстерегали свои жертвы на пастбищах и у водопоев, высматривали их в сумеречной чаще, устраивали засады в углублениях скал.

Приближение холодов не причиняло страданий только тем животным, которые умеют летом заготовлять запасы пищи, да зверям, погружающимся зимой в спячку. Всем остальным приходилось круто: потребность в пище с наступлением холодов возрастала, а источники ее удовлетворения иссякали.

Нао, Нам и Гав почти не страдали от голода. Проделанный поход и испытанные приключения развили в них ловкость и предусмотрительность. Издалека они чуяли присутствие врага или добычи; они заранее знали о приближении ветра, дождя, наводнения. Каждое их движение было точно рассчитано и вело прямо к намеченной цели с наименьшей затратой сил. С первого взгляда они научились отыскивать безопасный путь к отступлению, надежное убежище или удобное положение для сражения. Они находили дорогу в чужих местах с уверенностью перелетных птиц. Несмотря на то, что на пути их встречались горы, леса, озера, реки и болота, которые приходилось обходить, они с каждым днем приближались к местам кочевья уламров. Теперь только несколько переходов отделяло их от племени.

Однажды они очутились в холмистой местности. Пелена тяжелых черных туч покрывала небо и, казалось, грозила накрыть и землю. Среди множества дорог, открывшихся перед ними, Нао выбрал длинное ущелье, сквозь которое он прошел в дни своей юности с отрядом охотников-уламров. Он помнил это ущелье, то узкой лентой пробивавшееся среди известняков, то раздававшееся в стороны площадками, и знал, что оно заканчивается крутым спуском, усеянным обломками обвалившихся скал.

Уламры без приключений прошли почти две трети ущелья. В полдень они устроили привал на полукруглой площадке, окруженной отвесно поднимающимися скалами.

Откуда-то из-под земли доносился рокот потока, который низвергался в пропасть. Две темные дыры зияли в скале, — то были входы в известковые пещеры.

Насытившись, Нао вошел в одну из пещер и долга осматривал ее. Он вспомнил, что Фаум когда-то показал охотникам проход в скалах, представляющий кратчайший путь к равнине. Многочисленному отряду охотников крутой откос, усеянный шаткими камнями, показался неудобным; для трех же человек эта дорога вполне подходила, и Нао решил разыскать ее.

Он нашел трещину в стене пещеры и углубился в нее. Пройдя несколько сот локтей, он увидел вдали пятно света: очевидно, выход был близко. Удовлетворенный исходом поисков, Нао вернулся к своим спутникам. Навстречу ему поднялся Нам.

— В ущелье медведи… — начал он.

Гортанный рев прервал его. Нао бросился к выходу. Он увидел Гава, притаившегося за скалой, и пару гигантов-медведей, с двух сторон подходивших к площадке. Густая шерсть делала их нечувствительными к укусам мороза.

Самец был громаден, как бизон; лапы его были толще и короче, чем у самки; лоб выпуклый и мохнатый, как камень, покрытый лишайником; огромная пасть свободно могла вместить человеческую голову и без усилия раздавить ее одним движением челюстей. У самки лоб был плоский, морда короче, и она больше переваливалась на ходу. В облике медведей было какое-то отдаленное сходство с голубыми людьми.

— Медведи-великаны, — прошептал Нао.

Эти звери не боятся ни одного живого существа. Но они страшны для животных только тогда, когда что-нибудь разъярит их или когда их мучит голод; летом и весной они довольствуются растительной пищей.

Оба медведя заревели. Самец раскрыл пасть и сердито покачал головой.

— Он ранен! — заметил Нао.

Действительно, с шерсти огромного зверя стекала струйка крови. Нао с ужасом подумал, что, если эту рану нанес человек, хищник может выместить злобу на них… Нао знал, что медведи-великаны отличаются исключительным упрямством: они не бросают своей жертвы, пока в ней теплится хоть искра жизни. Толстой коже и густой шерсти медведя не страшны ни дротик, ни копье, ни даже палица. Он может вспороть человеку живот одним ударом когтистой лапы, может задушить его в своих объятиях, загрызть мощными челюстями… Это был страшный и опасный враг.

— Откуда пришли медведи? — спросил Нао.

— Самец спустился со склона справа, а самка вышла из-за тех деревьев, — сказал Гав, указывая на несколько сосен, росших на скале слева от пещеры.

Случайно или по инстинкту медведи загородили оба выхода с площадки. По возбужденному реву самца и по поведению самки, злобно глядевшей на уламров, ясно было, что звери жаждут человеческой крови. Медведи не бросились еще на людей, так как были уверены, что тем некуда уйти. Втягивая в ноздри воздух, они старались определить точно расстояние, отделявшее их от уламров, чтобы соразмерить с ним свое усилие.

Нао приказал Наму и Гаву отступить, и, когда медведи, наконец, бросились в атаку, все трое уже были в глубине пещеры. Сын Леопарда, пропустив юношей вперед, сам прикрыл отступление. Уламры бежали со всей скоростью, какую позволял развивать усеянный камнями, извилистый подземный ход.

Медведи, забравшись в пещеру, замешкались, разыскивая след уламров; недоверчивые и осторожные, они медленно шли по подземному ходу и часто останавливались. Они не боялись людей и животных, но долголетний опыт научил их опасаться неизвестного; в их темной, но цепкой памяти прочно укоренились воспоминания о шатких камнях, с грохотом скатывавшихся по склонам гор, о внезапном появлении трещин в земле, о глубоких пропастях, дно которых погружено во мрак, о лавинах, осыпях, обвалах. Ни мамонт, ни лев, ни тигр никогда не покушались на их жизнь, но силы природы не раз жестоко обрушивались на них. Медведи помнили, как они чуть не погибли под снежным обвалом, как их засыпала земля; помнили и вешний поток, в котором они едва не утонули, и острые камни, падавшие на них с высоты и наносившие жестокие раны сквозь толстую кожу.

В это утро впервые за всю жизнь на них напали живые существа. Это произошло так. Три человека стояли на вершине скалы, отвесно подымающейся к небу. При виде медведей они подняли громкий крик и стали метать дротики, один из которых ранил самца. Обезумев от бешенства и боли, зверь кинулся на скалу и попытался взобраться по крутому откосу, доступному разве что ящерице или муравью. Но, видя, что это ему не удастся, он вместе со своей самкой бросился бежать в обход скалы в поисках более отлогого подъема.

Дорогой он выдернул из раны дротик и обнюхал его; запах вызвал в нем какие-то смутные воспоминания. До этих пор он редко встречал людей, и вид их вызывал у него не больше интереса, чем вид волков или гиен. Люди обычно поспешно уступали ему дорогу, и он ничего не знал ни об их хитрости, ни об их силе. Тем больше встревожило его утреннее нападение: привычный ход событий нарушился, возникло что-то новое, неизвестное, а всякая неизвестность пугала медведя.

В продолжение всего дня оба медведя рыскали по холмам, обнюхивая каждую тропинку, каждый камешек. Медведь устал от поисков, и, если бы не боль от раны, он давно забыл бы о встрече с тремя людьми.

Острые приступы боли временами оживляли в его памяти воспоминание о трех странных животных, потрясавших дротиками, стоя на вершине скалы. Однако, скоро боль перестала связываться у него с образом людей, и медведь начал думать только о пище, найти которую в это время года было не так-то легко.

И вдруг он снова учуял запах человека.

Медведь позвал свою самку, которая искала пищу поодаль, так как осенью два таких прожорливых зверя не могли прокормиться на одном участке, и, найдя врагов, они вместе бросились на них.

Уламры, бежавшие по подземному ходу, услышали за своей спиной топот тяжелых ног и мощное дыхание: медведи догоняли их. Непрестанно обнюхивая опущенным к самой земле носом темный проход, звери бежали быстрее, чем уламры.